Хоть и стреляют по ним охотники, но они без разбора, где опасно и где небезопасно, садятся на укрытые плющом деревья и кусты. Охотники, видать, больше любят именно их – жирных, вкусных. Да и мне раз-два в месяц хочется полакомиться ими. Мясо сойки тоже вкусное, но они зачастую худощавы. Будто на них пахали весь год. Однако, если хоть одна из них попадется тебе, то и с остальными справиться несложно. Она будет на всю округу кричать, и ее сородичи начнут слетаться к ней на помощь. Очень они дружны. Если пойманная сойка достаточно громко завизжит, то можно собрать всех соек из всех близлежащих лесов. Её нужно лишь ранить (а не убить), чтобы своим визгом остальных созвала. Одним словом, нельзя горло сойки трогать, беречь его надо, словно ачарпын. Если это удастся, то они по одному прямо тебе в руки кинутся. Но тут есть одна опасность – клюв у них острый, не дай бог зацепит глаз – пропал.
Да и когти опасны даже больше, чем клюв. Поэтому надо быть начеку. Чтоб потом про тебя не говорили, что ты от когтей сойки ослеп. Безглазый ястреб. Не может ястреб без глаза! Даже людей называют зоркими, как ястреб.
Мой ястребенок все это понимал.
Пока он был маленьким, я издалека следил за ним. И что важно – не стал приучать его к курам. Очень его стращал. Так положено. Ястребенка, с того момента, как начнет крыльями махать, надо в страхе держать, чтобы знал: в этом мире много опасностей.
Когда проголодается, тогда легче ему сориентироваться будет. И защищать себя быстрее научится. Мой ястребенок к этому привык из-за того, что я его несколько раз сильно припугнул. Когда страх, осторожность и голод слились в единое, начал сам добывать себе пищу. Первую пойманную птичку он съел, но потом, как гончая собака, начал приносить их мне.
Однажды он принес цыпленка. Я прекрасно знал, из какого двора этот цыпленок. Там цыплята с зоркоглазой матерью всегда копошились в огороде. Я сам охотился на них не раз, но мать была всегда рядом. Не давала своим деткам далеко отходить. Начинала кудахтать. Да и огород был рядом с домом. Если что, или сам хозяин, или хозяйская собака могли тебя настичь.
Но мой ястребенок о таких делах не подумал, он был на цыпленка нацелен. Мать пока кудахтала и соображала, что делать, он его и утащил.
Да и тень его еще маленькой была, не сразу заметили. Как тень дрозда. Это мою тень видят раньше, чем меня.
Я показал ему, что горжусь им, слетел с ветки дуба и расположился на земле, тем самым и его самого подзывая. Когда он спустился, я не обратил никакого внимания на цыпленка, даже не тронул его, хотел понять, что он сам будет делать. Но когда он высвободил его из своих когтей, то цыплёнок решил, что я его мать, и бросился ко мне, повизгивая.
«Ах, если бы твоя мать была здесь, отнесла бы тебя домой», – подумал я, который никогда не чувствовал жалости к животным.
Плакать захотелось. Я такой. Когда нечто маленькое попадается мне, жалею до тех пор, пока не почувствую вкус крови. Как почувствую вкус крови, так все хищное во мне просыпается, и сразу же набрасываюсь.
Одним словом, к чему веду, цыпленочек залез под мое крыло, пытаясь спрятаться. Аж сердце сжалось. Но жалость свою я не хотел показывать сыну. Боялся, что жалость может когда-нибудь его погубить.
Я оказался меж двух огней. Ястребенок мой смотрел на меня залитыми кровью глазами. Он прекрасно видел, что этому цыпленку я почему-то не рад, но, видать, он был голоден. Издав доселе неслыханный возглас, он кинулся на меня. Я закрыл глаза, чтобы не видеть, как он раздирает цыпленка. Старался не слышать его плача. Потом улетел с этого места. Но целый день я видел эту картину и слышал этот плач.
Может, и я в юности был таким…
С тех пор я не видел моего ястребенка. Но был спокоен, потому что выстрелов не слышал. Однако все еще была одна опасность. Если он опять к цыплятам в тот двор полетит, то мать этих цыплят могла на него накинуться. Тогда и собаки бы прибежали. Они могли вмиг разорвать моего ястребенка. Но опять-таки спокоен, потому что и неистового лая собак не было слышно.
В начале, когда я обучал своего сына полету, он старался отлететь подальше от меня, но когда я подзывал его, послушно возвращался к своему гнезду.
«Безбашенный ты, безбашенный, – с самого его рождения я очень беспокоился, потому что когда-то белка подобралась к моим птенцам и двух утащила, а он тогда выпал и остался жив, с тех пор покоя в душе не было, – если ты однажды выжил, то теперь, когда ты почти взрослый ястреб, если что-то с тобой случится, то я от разрыва сердца умру…»
Его братьям не суждено было жить, но я хотел, чтобы хоть он вкусным мясом полакомился.
Мои друзья ястребы летают далеко. Я не могу. Все чаще и чаще дают о себе знать дробинки в теле. Устаю быстро. Голова начинает неметь, будто кто-то опутал ее шелковой веревкой и тянет в разные стороны. Поэтому хотел, чтоб кто-то был рядом. Мой сын… Да еще, пока он не подрастет, обучал бы его всем навыкам охоты, которые мне были известны.
Помню, однажды я поднял его высоко. Тогда крыло мое еще не болело.
«Держись в воздухе, держись, – говорил я ему, – так, чтобы у охотника шапка падала, когда за тобой наблюдать будет, так, чтобы куры с индюшатами при твоем виде бежали прятаться, будто кипятком дождь пролил, чтоб у хозяйки от твоего вида крик не прерывался, чтобы та курятина, которую она без нас ест, в горло не лезло, чтобы, не благословив нас, она не могла и кусочка проглотить!»
В тот день у меня было прекрасное настроение, сердце сладко замирало, хоть и боялся, что у моего ястребенка голова от высоты закружится, но чем выше мы поднимались, тем больше я радовался.
«Теперь мы должны сделать круг, аккуратный, такой, какой бывает у плетеных корзин, – говорил я себе, любуясь полетом моего ястребенка, – ну, той корзины, под которой жирных курей держат. Когда выработаешь ловкость и быстроту, то сможешь из такой корзины, которую крестьянин несет на плечах, выкрасть гроздь винограда. Винограда-то полным полно и в заброшенных дворах, и в виноградниках. Даже обычные птицы его едят».
Ястребенок мой радовался так, будто слышал все, что я в душе говорил себе. Он издавал такой воинственный клич, что охотники на земле, услышав его, если даже выпустили бы все заряды из своих ружей, до нас бы ни одна дробинка не долетела. Сердца бы у них от этого точно разорвались! Да, да… Люди нас, ястребиное племя, никогда не жалели, но я в тот день жалел их племя.
Когда мы вдоволь налетались, я с правого крыла начал делать разворот, чтобы опуститься ниже. Оглянулся назад. Он то же самое повторяет.
«Ах, хитрюга ты мой, – подумал я тогда, – может, когда я добываю тебе еду, сам ты за бабушкиными цыплятами гонишься, да несчастной лисе доли не оставляешь! Не делай этого, ты ведь знаешь – когда лиса злится, она придумывает всякую гадость. Может, ястребиного мяса захочет отведать. Но не только нас, даже квочек старых она с трудом догоняет… Несчастная!..»
Спускаясь круг за кругом, мы сели на верхушку огромного дуба, что рос на холме. Я никак не думал, что мой сын настолько хорошо перенял мой опыт.
После этого мы много раз совершали совместные полеты. Иногда, когда мое раненое крыло давало о себе знать, я спускался и садился на дуб. А он все кружил и кружил, доставляя радость моему сердцу.
«Оттуда, от самого верха надо высматривать, сколько курей и индюшек у хозяйки во дворе. Сразу должен определить самых слабых, неторопливых, понять, куда удирать, когда они от твоего вида начнут кричать во все горло, и собаки или, что хуже, хозяин с ружьем появятся во дворе. После выстрела мысли должны ускориться, при этом не терять рассудительности…»
Хотя, разве я сам всегда бывал рассудительным. Да и сейчас могут быть ситуации, когда кажется, вот-вот в капкан попаду. Бывает, рассудок тоже иногда устает. Подумай, сколько опасностей носит земля… Зная это, нельзя надеяться только на свои глаза и крылья…
Как-то раз я подкрадывался к большому индюку, такому большому, что ляжка одна его была такой же толстой, как ветки этого дуба. Но он был удобен тем, что редко пасся со всеми. Всегда уходил подальше, к яблоне у ограды.
Да и дом стоял далеко, и он был один.
Если накинуться на него и сжать горло когтями, то можно победить.
Прилетел я пораньше, уселся на увитую плющом ольху, так, чтобы сам я не был виден. Оттуда за двором следил.
Вышла хозяйка, бросила кукурузные зерна индюкам и курам. Куры чуть-чуть поклевали, но не больше. Когда подошел мой индюк, все остальные молча отошли.
«Выкармливают, значит, тебя! – злился я, так как после такого количества кукурузы он вряд ли позарится на травку. – Но если не придешь сюда, выходит, напрасно выслеживал тебя…»
После того как он подобрал все зернышки, сытый и здоровый, начал хорохориться перед индюшками. Каждому что-то на ушко шептал. Наверняка на целый день напутствие давал.
Потом он вместе с тремя индюшками медленно направился в мою сторону.
«Поближе, поближе, – стук сердца отдавался в голове, будто шумел водопад, – яблочки тебя дожидаются. После кукурузных зерен весьма кстати на десерт только что упавшие наземь яблоки. Не знаю, кому достанется твое жирное мясо, но!... Одному богу известно, сколько времени я сегодня тебя дожидаюсь. Не хочется уставать от одного только ожидания. Да и тебя поднять надо будет. Лишь бы не выронить тебя ненароком, лишь бы не свалить тебя в какую-нибудь грязь… Все ради тебя. Боюсь опозорить…»
Мне не нравились сопровождающие его индюшки. Они, завидев чужого, могли поднять такой гвалт, хоть беги… Ладно, их крики, но они, в отличие от кур, могут на тебя и наброситься. Куры же сразу разбегаются и находят себе какой-нибудь угол: лишь бы их никто не трогал.
А эти индюшки с особым норовом.
Смотрю, индюшки, завидев зеленую травку, отстали от моего «героя». Мой индюк, зная, что они придут к нему позже, поторопился к яблоне.
«Хай, чтобы все невзгоды твои на меня перешли, какой же ты красивый!» – еле удерживал я себя на дереве. Хотел, чтобы он со спокойным сердцем свое дело делал. Надо дождаться момента, когда он будет видеть вокруг себя только эти красные яблоки и больше никого.
Два-три раза поклевал он краснощекое яблоко, и тут я, сложив крылья, камнем ринулся вниз: «Если съешь это большое яблоко, потом вряд ли подниму тебя…»
В мгновение ока я очутился на его спине.
Индюк, будто ждал этого и был готов, стал бороться. К счастью, я умело приземлился ему на спину, потому успел вырвать кусок мяса.
Но его крылья мешали очень, они, как колесо водяной мельницы, мелькали передо мной. Если бы он вырвал из моих цепких когтей шею, то мог взять верх надо мной. Я понимал это. Катаясь кубарем по земле, мы докатились до колючей проволоки забора. Это положение оказалось мне на пользу. Сколько он размахивал крыльями, столько же нарывался на шипы проволоки. А шею его я держал мертвой хваткой, впившись в нее когтями. Когда хлынула кровь, он пообмяк. С трудом протащил я его в огород, туда, где колосилась кукуруза по колено.
Я все еще боялся глупых индюшек. Если бы они увидели, что тут происходит, заголосили бы на всю округу, будто мир перевернулся.
Там же на месте я полакомился его вкусной грудинкой. Хотел уже поднять в воздух, но понял – он еще очень тяжел. Пришлось и ножку доесть. Только собрался взлететь с ним, как до меня донесся собачий лай. Все-таки успел взлететь до прихода собак. Ноша была тяжеловатой для скоростного лета. И вдруг раздались выстрелы, да не раз и не два. До сих пор помню эти звуки, такими сильными и громкими были они. Сразу же почувствовал боль в крыле, будто колючкой прошлись.
В порыве страха я не сразу почувствовал боль, но когда прилетел на место, понял, что рана глубокая.
Я вместе со своей добычей бросился к тем колючкам, под которыми обычно трапезничал.
Дня два крылом взмахнуть не мог, если бы не большое количество мяса, помер бы с голоду. Ястребенка своего я не видел эти дни, наверно, примкнул к другим птицам.
...Самое главное – у меня все еще есть тяга к небу. Люблю летать. Сверху мир видишь крошечным шаром. Кажется, что ты больше всех живых, будто ты и небо управляете всеми.
Если подняться на нужную высоту, то и крыльями особо взмахивать не надо: воздух сам несет тебя, покачивая, как морские волны покачивают чаек.
Но эти чайки пахнут рыбой, и их не назовешь такими уж счастливыми. Да и море зачастую похоже на зеркало, заляпанное грязью, разве можно сравнить его с чистым небом? Главное, полюбить небо.
Вскоре и сын мой, как стрела молний, появится здесь. И я его подниму в самое поднебесье, чтобы оттуда огромные дома казались не больше курицы.
Когда все, что видишь, будет казаться крошечным, бессильным, ты и сам будешь беспечальным, как само безбрежное небо…
Перевела с абхазского
Светлана Ладариа
