На днях вышла его новая книга «Ануаа рху», в которую вошли очерки, рассказы и повести на абхазском и русском языках (переводчики Виталий Шария, Даур Начкебия и Светлана Ладария).
Сборник издан решением Государственной комиссии при Президенте РА по празднованию 30-летия Победы в Отечественной войне народа Абхазии.
Мы поздравляем Анатолия Янковича и желаем новых творческих успехов.
Аслану, вернувшемуся в Сухум после года с лишним отсутствия, безумно хотелось обнять все, что попадалось ему на пути. Ну, или, по крайней мере, объять все добрым взглядом. Абхазская армия в это время уже до Кяласура дошла, прогоняя врага на восток.
Сухум дымил, как весной нива, которую очищают от прошлогодних кукурузных стеблей. Дома смотрели на Аслана слепыми глазницами выбитых окон и дверей. Деревья валялись на дороге, обнажив корни. Упавшие на землю провода путались в ногах.
Абхазская армия наступала врагу на пятки. Но за ней шли другие. Разный люд. Кто-то искал грузинское добро, кто-то хотел просто увидеть свое жилье и родных. Были и такие, кто стыдился дотронуться до чужого.
‒ Дойти б до дома. Все, что осталось от той нечисти, эти заберут, ‒ Аслан торопился домой.
Кто-то навстречу на велосипеде проезжал, кто-то на машине. Все что-то тащили. Начиная от тряпок и кончая мебелью. Можно было подумать, что в Сухуме никому ничего не нужно будет. Все себе... к себе в нору.
«Ничего мне на свете не нужно, только бы мать и отца в живых застать, ‒ казалось, губы Аслана сами шептали эти слова как молитву... ‒ Хоть бы встретить их в нашей квартире... Увидеться бы со своими соседями... Многие из них уехали. По выстрелам понятно, что наши уже за городом. Видать, «бравые» гвардейцы Шеварднадзе бегут сломя голову. Совсем недавно он выступал перед своими в центре Сухума. Как всегда, своими витиеватыми речами поднимал их дух, будто пришивал упавшие сердца к груди, подобно медалям. Но пришитое сердце опять от испуга может провалиться вовнутрь. Не будет же он за каждым бегать, поднимать дух... Он президент страны. Много у него дел!»
Столица Абхазии, увидев своих, услышав родную речь, начала оживать, как больной после долгой болезни: с трудом размыкал губы, силясь улыбаться. Солнце всегда было, но было другим, чужим все эти полтора года. Оно было чужим, потому что здесь властвовали чужаки, говорили на другом языке. Им было все равно, что с ним происходит. Напившись до бесчувствия, они вспоминали, что находятся на чужой земле, под чужим небом и начинали стрелять в солнце, луну и звезды, в памятники – им становилось страшно, что абхазы сюда могут вернуться... Это все видел Всевышний. Возможно, тогда уже их участь была предрешена... Возможно тогда уже была предрешена и участь Абхазии?!
Чем ближе приближался Аслан к своему дому, тем сильнее колотилось сердце. Может, все осталось, как было? Может, ранен, как и отец, но жив мой дом? Может, уже выздоровел и ждет, что все вернутся обратно. Может, Аслан будет первым из возвращенцев? Может, ему первому все девять этажей дома скажут: «Добро пожаловать!» Может, отец и мать тоже идут в Сухум со стороны гор в рядах бойцов. Из их дома еще пятеро воевали.
В самом центре мало людей. Кто-то сюда направляется со стороны моря, кто-то со стороны гор... Да и потом, по его мнению, из детей он первый к дому придет. Остальных пока родители не пускают. Боязно. Неизвестно, кто может пристрелить: враг или свой. Все может быть. Лучше переждать.
Совсем близок Аслан от дома. Вот, вот, даже виден его угол. Вот где прошли его четырнадцать лет. Вот отсюда он уезжал в начале войны. Первый, второй этажи... Вот он уже на пятом этаже. Дверь квартиры закрыта, но стоит потянуть ручку ‒ и дверь откроется... Хотя говорят, что грузины, оставляя город, ко многим дверям привязывали мины-растяжки, чтобы смерть встретила здесь хозяев. Уже были случаи...
«Мы, уходя, в домах хлеб-соль оставляли, они ‒ мины. Боком выйдет им наше добро».
Аслан рванул дверь. Она открылась. Первое, что бросилось в глаза, ‒ осиротевшие стены. Перед войной отец их каштановыми рейками обшил. Покрытый лаком каштан блестел как золото. Враги отодрали все это, даже гвоздей не было видно. Отодрали и дубовый паркет. В первой комнате вся мебель была вынесена. На голом полу валялись стреляные гильзы и пустые бутылки. В следующей комнате одиноко стояла колченогая кровать. Рядом с ним валялся вспоротый матрас из детской колыбели. Вывалившийся самшит покрывал собой весь пол.
«Видимо, решили, что в матрасе деньги спрятаны! ‒ Аслан пришел в ярость, когда понял, что его и сестренки колыбель касались руки врагов, когда увидел, что детские их постельки, как тряпье, валялись в углу. ‒ Попались бы в руки отцу и его боевым друзьям эти изверги, получили бы по заслугам!»
Третья комната служила детской ему и сестре Шазине. Отец своими руками ремонтировал эту комнату, положил деревянный пол, считая, что он для детей здоровее, и обклеил белыми обоями стены, чтобы было светлее. Сейчас половые доски были отодраны, стены обстреляны. Чудом уцелело на стене фото родителей, но оно было изуродовано и разрисовано. Было видно, что об него тушили сигареты.
Слезы подступили к горлу Аслана. «Неужели настолько они нас ненавидели? ‒ спрашивал он себя. ‒ Жили на лучших плодородных землях, в лучших домах, ездили на лучших машинах. Чего же им не хватало?.. На всех табличках были фамилии с окончаниями: «швили» и «дзе»...
Взгляду Аслана попадались полуобгоревшие семейные фото, абхазские книги, детские вещи.
«Вы осквернили наш дом, ‒ продолжал думать Аслан, ‒ но мои мать и отец вам за все отомстят. Они отомстят за тех, кого вы убили, за тех, кого изуродовали, за тех, кого мучили. Говорят, вы насиловали, а затем убивали наших женщин, девушек, отрубали руки и ноги пленным, оскверняли кладбища. Даже перед лицом смерти ни один абхаз не сказал, что Абхазия это Грузия. Это сводило вас с ума. Вы становились подобны сорвавшимся с цепи собакам. Тогда вы и придумывали свои грешные дела. Но разве вы не знаете, что за грехи наказание ждет...»
‒ Аслан, это ты, Аслан?! ‒ его окружили невесть откуда взявшиеся соседи, которые в войну оставались здесь. ‒ Как мать? Как отец? Живы? Здоровы? Когда они сюда вернутся? Посмотри на нас... Посмотри, во что нас превратили... На пугала похожи...
‒ Отец мой воюет, мать медсестра, рядом с ним. Говорят, враги наши драпают так, что за ними не угнаться. Боюсь, что их не догонят, так бегут. Не бойтесь! Все будет хорошо!
‒ Где Шазина? Ты будь осторожен. Никуда не выходи. Все еще стреляют. Не дай Бог, ненароком шальная пуля поймает... Передадим тебя из рук в руки отцу и матери. Никуда не отпустим!
‒ Шазина в Гудауте, у родственников. Я тайком сюда сбежал. Если не вернусь, будут беспокоиться. Завтра опять приду. Хлеба вам принесу!
Соседи не удержали Аслана. Он шел по городу, и душа его кричала: «За что, за что? За что изгнали нас из родного города? За что в руины его превратили? Всего ведь для них здесь вдоволь было. Говорят, мой дед с утра до ночи переселенцам помогал, чтоб им и их семьям было где жить. Делился последним куском. Цалдой корчевал пни деревьев, чтоб расчистить место для постройки домов. «Переселенцам надо помогать... Если не мы, то кто...», ‒ так он считал. Кочара, Цагера, Кындыг, Орджоникидзе, Уатхара, Гагра ‒ самые лучшие земли, самые лучшие места были им предоставлены. И они, как сорная трава, разрастались с быстротой ветра. Когда встали на ноги, когда поняли, что могут здесь верховодить, решили, что мы тут лишние. Убирайтесь в свои горы или уезжайте в Турцию, вслед за своими, говорили они. Так нельзя, мы соседи, помните, что это мы в ущерб себе вас тут поселили ‒ попытались им напомнить прошлое некоторые абхазы. Но не тут-то было. Веря в свое превосходство, они накинулись на Абхазию, как шершни-убийцы. Но не тут-то было, абхазы встали против них с оружием в руках. Тогда они сразу дали задний ход, сказали: «так получилось, простите». Когда во власть пришел Шеварднадзе, они опять решили испытать судьбу. На этот раз абхазам пришлось целый год с лишним бороться с ними. Многие из них никак не хотели покинуть этот рай земной, ну и не покинули... Остались здесь на веки вечные. Некоторые из них догадались, что лучше отсюда живыми побыстрее убраться, и кинулись в свои родные края. Эх, вы, наши бывшие соседи, вам не дано было понять, какой прекрасной жизнью вы жили здесь...»
Солнце клонилось к закату, когда Аслан оставлял город, очень не хотелось уходить отсюда. Сердце подсказывало, что мать с отцом сегодня домой вернутся, что в тесном кругу посидят с соседями. Он оставил открытой дверь квартиры. Хотел, чтобы выветрился запах врагов. Пройдет время, отец опять своими руками приведет в порядок жилище. И заживут они опять, как раньше ‒ в достатке и радости.
«Самое главное, ‒ думал Аслан, ‒ мы точно знаем, что враг уже на той стороне, а мы – на этой. Главное, что на этой стороне будет слышен наш язык, а не его, главное, что он не стоит за нашей спиной, готовый в любой миг нанести нам удар исподтишка. Важнее всего, что сам Всевышний видит нашу правду. Он свидетель всего, что случилось!»
Аслан шел, убыстряя шаг. Мимо проезжали машины, но он не голосовал. Да и те, кто был за рулем, не имели желания его подобрать. Потому что они все были нагружены чужим добром. Он верил, что когда догонят такие, как отец и его друзья, обязательно подберут. Он всегда верил таким, как они. Там, в Гудауте, когда изредка приходили к ним домой, как с равным говорили ему: «Потерпи. Скоро отправим «гостей» к себе и повезем тебя домой!» Такие, как они, всегда умели держать слово. И на этот раз сумели. Они, как Эшерские высоты, верны себе... По тому, как враг бежал, наши завтра достигнут берегов Ингура. Главное, чтобы вовремя остановились... Остановятся... Они из тех, кто умеет сдерживать себя... Им чужого не надо... Не сегодня, так завтра вернутся в свои дома. Придут к ним в гости. Опять будут говорить с ним, как с равным, похлопывая по плечу. И он опять с верой будет глядеть им в глаза... Они не скажут: «Мы же обещали тебе, что вернешься домой...» Он им не ответит: «Вы сильны, как скалистые горы...»
Они просто без слов поймут друг друга...
Перевел с абхазского
В. Шария
