Год 80-летия со дня рождения Гиви Смыр и 50-летия функционирования
открытой им Новоафонской пещеры
Это позже стало модным писать о Гиви Смыр, организовывать ему выставки картин, дружить с ним, и даже наступило время, когда и не подступиться было к нему. и это не потому, что он сам изменился, а потому, что вереница жаждущих общаться с ним «выстраивалась» слишком длинная.
О нем действительно не принято было писать. Может, по какому-то негласному распоряжению запрещалось это делать, не знаю. Я его и самого не знала, когда после возвращения из Казани, где училась в университете, не прочитала в каком-то центральном художественном журнале (не помню, как назывался) материал о нем. Некий тбилисский грузинский художник писал о творчестве афонского самородка. Я возмутилась: другие пишут о нем, а нам, местным журналистам, почему нельзя? И поехала в Новый Афон, где он жил под Анакопийской горой.
Конечно, я знала, что Гиви Смыр и есть открыватель пещеры, которая уже была запущена в эксплуатацию и вовсю принимала туристов (с 4 июля 1975 года).
В первый мой приезд к Гиви его дома не оказалось, но меня встретила его двоюродная сестра Алла, которая жила с ним в одном доме. Их отцов, родных братьев, звали Шамел и Дмитрий, кстати, и сейчас этот дом, из которого многие уже ушли в иной мир, поделен на две семьи – уже молодых, троюродных братьев и сестёр. И вот Алла меня предупреждает, чтобы я ни словом не обмолвилась о пещере, а говорила с Гиви только о его картинах. Я понимала ситуацию. Первооткрыватель был обижен на власть из-за того, что его обделили многим, когда запустили знаменитую пещеру. Единственное, что ему предложили, помнится, это учиться в Сухумском пединституте, но он отказался.
Приехала во второй раз, разговаривала о его картинах (у меня дома есть подаренные им картины, они не столь совершенны, как последующие, но – это картины Гиви!), потом мы ходили с ним по афонским горам. На каком-то месте нам встретилось маленькое насекомое, которое ползало по дорожке, наклонились к нему, и Гиви с тревогой произносит: не дави его. Я и не собиралась это делать, но решила, что он меня еще плохо знает. И поняла, какое у него трепетное отношение к окружающему миру. Не помню, сколько раз еще с ним встречалась и сколько прошло времени, но когда написала о нем материал, наверное, он был очеркового характера, и сдала для публикации в Гудаутскую газету «Бзыбь», где работала, временно заменявший редактора сотрудник ходил в располагавшийся рядом Комитет Государственной безопасности и спрашивал, можно ли это печатать. Спустя время я об этом узнала от молодых чекистов – по секрету. Это я к тому, что действительно был какой-то запрет на Гиви Смыр, которого считали местным диссидентом и которого сами довели до такого протестного состояния после открытого им уникального объекта, когда власть и специалисты проигнорировали его как личность. Руководство районного КГБ, к их чести, дало добро, и материал вышел в свет, но где он у меня находится, не знаю, и в редакции районной газеты все не досуг поискать его. Это мне большой минус…
После второго или третьего моего приезда к Гиви домой он заявил в присутствии своих родителей: «Ты знаешь, после твоего отъезда тут меня дразнили: атаца, атаца!» (невеста, невеста). А я тут же выдаю: «Не получится! У меня бабушка Смыр». Говорила я это с каким-то вызовом, потому что говорила это – моя кровь. Родители пришли в недоумение, Гиви умолк. Когда проследили родословную, оказалось, что у нас общий предок – у Гиви в четвертом поколении, у меня – в пятом.
После публикации в газете мы с Гиви, естественно, начали говорить и о пещере. Он не высказывался вслух ни о чем, но водил меня к бездонной яме в селе Анхуа, что за Иверской (Анакопийской) горой, рассказывал, как в 1961 году, в свои 16 лет, он спустился в неё, но не достиг дна, потом спустился во второй раз с более длинной верёвкой (нет, он этим не хвастался, просто отвечал на мои вопросы). Показывал по дороге в Анхуа достаточно заметную щель в скале над пещерой, откуда тянуло холодом. Это не только естественная циркуляция воздуха, но и место вылета летучих мышей, которых в пещере множество. Так он говорил, и чувствовалось, что живет, хоть и отдаленно, жизнью пещеры, переживает за все, что в ней происходит или не происходит, говорил о нагрузках, влияющих на её экосистему. Рассказывал и о других пещерах, которые он обследовал и которых в Новом Афоне немало.
Мы с ним часто ходили по горам, иногда вместе с его рядом живущим другом, художником Русланом Пандария, кстати, сыном газетного фотокора Владимира Пандария, с моей коллегой из «Бзыби» Симой Аргун. Ходили и в летнюю, и в зимнюю пору на Афонскую гору, где стоял старый бельэтажный дом моих родственников Смыровцев, в котором родились, как рассказывала моя мама Анна Цушба, ее двоюродные братья Виктор, Толик и сестра Нелли. Мы ночевали в этом доме, там была старая плита, у которой отогревались после долгих прогулок по снежной горе Малая Лашпса, а если это было летом, то на балконе дома варили мамалыгу и ели на природе, на толстом стволе дерева, свалившегося прямо у порога.
Я могла рано утром, особенно когда работала в течение года корректором, съездить из своего поселка Тасракуа (Дружба) в Новый Афон, пообщаться с Гиви и приехать в Гудауту на работу к 10 часам – такой был у меня график. В этих поездках была какая-то внутренняя потребность. Я заряжалась энергией Афона и самого Гиви, я что-то вбирала в себя от этих встреч, бесед. Он был местным философом, много рассказывал о природе, творчестве, своих друзьях. Когда стала работать в газете «Советская Абхазия», общаться стало сложнее – мало оставалось свободного времени.
Естественно и то, что как корреспондентке, в какой бы газете ни работала, мне приходилось писать о Новоафонской пещере. Её коллектив, её достижения, новинки, ремонтные работы, высокие гости пещеры, в том числе первый приезд в Абхазию десяти потомков махаджиров из Турции, среди которых были ученые Омар Бейгуа, Орхан Шамба, знаменитый борец, чемпион Турции и некоторых европейских стран Ерфан Тванба, экскурсии и экскурсоводы, даже комсомольско-молодежная свадьба в фойе пещеры, когда поженились сотрудники, внутренний мир пещеры – все это было темой моих публикаций. И был дружелюбный, всегда улыбающийся первый директор пещеры Валерий Сократович Воуба, взять интервью у которого никогда не становилось проблемой.
И спустя годы подспудно, всегда, что бы ни делала в Афоне, о чем бы ни писала, сколько бы раз ни посещала удивительные подземные залы, меня «сопровождает» Гиви Смыр. Потому что Новый Афон, Новоафонская пещера и Гиви Смыр неразделимы. Без последнего не было бы второго, и не было бы особой атмосферы самого города… так распорядились время и история.
Во время войны я получила информацию, что Гиви погиб. И долго ревела, пока не остановила меня сестра Лариса Смыр, сказав: «Не надо столько. У тебя на фронте родной брат…». Слава Богу, это был не Гиви, а другой художник, которого я не знала, но по которому не горевать тоже было невозможно. Ведь все они – наши, все они – героические ребята!
После окончания войны снова стала чаще общаться с Гиви. Я видела, как он рьяно возрождал свой родной город. Об этом я также писала. Он продавал свои картины и этим поддерживал ребят-новоафонцев, которые работали вместе с ним. Это их усилиями создана дорога к келье Симона Кананита. По реке с огромными булыжниками, на не совсем надежной грузовой машине они подвозили плоские природные плиты для укладки ими крутой лестницы; это они устанавливали здесь перила, которые ковали в созданном ими неподалеку цехе; это они прокладывали мощеные дороги и перекидывали мосты через реку по дороге к святому месту, где жил апостол Иисуса Христа; это они облагораживали территорию близ водопада, размещали здесь скульптурные работы, а рядом создали исторический музей; это они при поддержке интеллигенции Абхазии начали первые расчистки Анакопийской крепости, которая сегодня прекрасно видна с центральной автотрассы… И многое, многое они еще делали. Гиви Шамелович ушел из жизни, когда ему, родившемуся 9 мая 1945 года, было 70 лет. Конечно же, это немного. Но прошло уже 10 лет. И все эти годы друзья-афонцы стараются так же бережно, как это делал он, относиться к своему городу – красивейшему уголку Абхазии.
И когда я бываю там, в этом раю, неизменно вспоминаю многое из того, что меня объединяло с Гиви, что связано с ним, что сделано им. Здесь всюду витает его дух, и это ощущаешь своей кожей. Здесь повсюду попадаешь в места, неизменно с ним связанные.
И еще об одном факте. Гиви Смыр у себя на участке, рядом с домом, похоронил добровольца из Москвы Александра Бардодыма. И только после окончания войны его перезахоронили – в сквере рядом с прудами. Бардодым дружил с Гиви Смыр, часто приезжал к нему и подолгу жил в его доме. Естественно, только так мог поступить Гиви, «приняв» у себя как брата парня, страстно любившего Абхазию и отдавшего за неё свою жизнь.
Увы, еще об одном захоронении. На склоне горы по дороге к келье Симона Кананита жил старый и слепой отшельник, которого я видела не раз. Он тоже был в свое время «достопримечательностью» Нового Афона. Гиви оберегал его, снабжал едой и одеждой. А когда отшельник скончался, Гиви похоронил его на поляне, точнее, на склоне горы, где тот сиживал часами и где любил поспать. Могила сохранена, естественно, она аккуратно обложена камнями.
Не буду распространяться по поводу того, что означают оба таких поступка со стороны Гиви…
В этом году у Новоафонской пещеры юбилей – 50 лет со дня ее пуска в эксплуатацию. Да, после того, как наша страна победила в войне с Грузией, не без усилий Гиви (кавалер орденов Леона и «Ахьдз-Апша» третьей степени, медали «за освобождение Кодора») и таких же смелых и отважных мужчин, многое изменилось. Теперь пещера носит имя Гиви Смыр. Теперь его супруга Жаклин Чачибая руководит культурным центром при пещере. Теперь ко многому отношение иное, чем полвека назад. И все-таки… был бы он жив!
