Последний раз я Альберта видел год назад на похоронах нашего племянника Андраника, погибшего в аварии от касательного удара (как сказал наш родственник – преподаватель в автошколе, ничего бы не случилось, если бы Андо пристегнул ремень безопасности. «Если бы я знал, я его обязательно «срезал» бы на экзаменах», – не первый раз сокрушался он). А до этого виделись еще один год назад, и опять-таки на похоронах: на этот раз нашего доброго и чуткого друга Арама Ходжикяна, за три месяца «съеденного плохой болезнью». А ещё за год до этого с Альбертом мы оказались за одним траурным столом в близлежащем селе Мархаул.
Вот так на похоронах и видимся, хотя каждый раз прощаясь, желаем друг другу встречаться только по хорошим случаям. Но, увы и ах, наши добрые пожелания таковыми и остаются… А между похоронами родственную жажду утоляем разговорами по ватсапу.
Значит, позвонил Альберт. Поговорили несколько минут, родственникам передали поимённый привет: отдельно Кнарик и другой Кнарик, Шаваршу, Сирануш, Роберту, Юре, Гоарик и другой Гоарик, Валере – точь-в-точь как это делают в программе Леонида Якубовича «Поле чудес» – и помахали друг другу руками на прощание.
И вдруг, перед тем как выключить ватсап, в углу дальнего плана экрана, за уже полностью седой головой Альберта, я заметил медленно качающиеся макушки двух эвкалиптов, переплетённых стройными ветками; тех самых эвкалиптов, которые, совсем ещё молодыми, более ста лет назад встречали моего деда Затика и нене Элмас, сумевших уцелеть в годы армянского геноцида с помощью своих турецких друзей; тех самых эвкалиптов, в тени которых прошло моё детство. Нет, я не скажу, как это принято делать, что оно было босоногим, голодным, но бесконечно счастливым – моё детство было вполне приличным: и туфли были, и одежда была, были самокаты, правда, самодельные, и футбольные мячи, шахматные доски с красивыми фигурами и даже карты для игры в скамбил и пастуру.
Так вот, мне показалось, что эвкалипты качанием своих макушек приветствуют меня. И даже не приветствуют – скорее, настойчиво зовут к себе. Ну да, конечно же, зовут к себе, они ведь соскучились по «ээ-гозе Ваганику» – так нене называла меня по имени своего погибшего на войне сына и добавляла, укоризненно качая головой: «ээ-гоза-гоза». На языке нене это слово недвусмысленно означало «горюшко моё», потому что я, городской житель, в деревне часто попадал в какие-то неуклюжие истории.
Я непростительно долго не вспоминал об эвкалиптах. И мне стало стыдно перед ними так, как будто я провинился перед моим дедом Затиком и нене Элмас, провинился даже перед самым собой. Но подождите, а почему «как будто»? Я действительно провинился перед ними и собой, я действительно предал память о своих предках. Ведь эти деревья не только приветливо встречали их более ста лет назад, но и скорбно провожали в последний путь. Они провожали на войну старших братьев моего отца – Григора, Вардана, Вагана, Ваграма… Потом и отца моего, Айка, в январе 1945 года провожали… А потом уже, после Победы, встречали, первыми замечая их на крутой извивающейся тропинке, ведущей к дедовскому дому. Правда, среди тех, кого они встречали, не было Григора и Вагана. И эвкалипты до сих пор ждут их возвращения… И будут ждать до конца своих дней. Будут ждать так, как до последнего дыхания ждала моя нене своих детей, как ждала тётя Србуи мужа – моего дядю Григора.
Возмужавшие, подтянутые и стройные эвкалипты сохранили память о них. На века сохранили. Об этом знаю я, знают мои дети, и мои внуки обязательно будут знать об этом.
– Альберт, ждите нас, мы скоро будем…
И вот мы уже поднимаемся на гору по разбитой дороге, местами размытой ливневыми дождями. Сейчас в деревне почти никого нет, чтобы отремонтировать её. Вот и всё больше и больше обваливаются её края вниз, в пропасть, и всё больше и больше сужаясь, прижимают каменистую дорогу к скале.
Мы очень осторожно проезжаем глубокие канавы перед домом Эммы Кейян, остаются позади и другие кейяновские дома – их несколько. Дальше начинаются дома Сарецянов: дяди Григора и тёти Србуи, следующий дом – их сына Корюна – моего двоюродного брата, но я его называл дядей, потому что он был старше меня почти на двадцать лет. Во дворе дяди Корюна в полупрогнившем деревянном гараже уже много лет сиротливо стоит его белая «Волга ГАЗ-21» со спущенными шинами, полностью укутанная паутинами. Далее идёт дедовский дом, потом дом дяди Ваграма и, наконец, последний дом, который построил дядя Вардан. Мы останавливаемся перед домом дяди Ваграма, где сейчас живёт Альберт с женой Кнарик. Остальные дома пустуют: старшие умерли, а их потомки переселились в Адлерский район и даже дальше, они редко посещают родные очаги.
Эвкалипты стоят напротив дома дяди Ваграма. Между ними и домом, на косогоре, раньше была сушилка для табака, где дядя Ваграм, тётя Ишхануи и их дети Альберт, Вреж, Григор и Лёва (к ним присоединялся и я) нанизывали табачные листья на бечёвку, которую развешивали на «вагонах» – специальных квадратных приспособлениях. «Вагоны» в сушилке, упираясь друг в друга специальными рожками, стояли вертикально на расстоянии 5-6 сантиметров на деревянных «рельсах», обильно смазанных тавотом. Рано утром мы выкатывали их на солнечную сушку, спуская по «косым рельсам». «Вагоны» плавно, «как по маслу», ложились на «рельсы» в горизонтальном положении, а вечером, перед заходом солнца, мы загоняли их обратно в сушилку, чтобы на табак не садилась пагубная для него утренняя роса.
Много интересного происходило не только вокруг и под эвкалиптами, но и чуть дальше – на косогоре под названием «Лантия», где мои дяди сажали табак, а между рядами выращивали арбузы, помидоры, баклажаны, перцы разных сортов.
Так вот, однажды мы заметили, что по «коровьей тропинке», до сих пор петляющей между кустарниками зимбилака, ежевики и бузины, по направлению к нашим эвкалиптам поднимаются двое мужчин в синих джинсах с потёртыми коленями, загруженные рюкзаками, лопатами и кирками.
– Американские джинсы Левис (вместо Левайс мы произносили Левис), – полушёпотом, чтобы не выдать нас, сказал Гаспар. (Пройдёт несколько лет, он окончит школу в 1971 году и сразу после выпускного вечера, накануне отъезда на учёбу в Краснодар, утонет в море.)
– По-моему, они шпионы, – дополнил его мысль Григор. (Прекрасный математик и шахматист, Григор погибнет в 1978 году во время службы на китайской границе.)
– Точно! Американские шпионы! – подтвердил Гаспар.
Подозрительными показались они нам, очень подозрительными, особенно высокий, который был в очках и с бородой. Мы по команде Альберта, который был старше нас на года три, заняли наблюдательные позиции за кустарниками максимальнозамаскировались, измазавшись чёрной бузиной.
Тем временем, «подозрительные типы» прошли мимо нас и остановились чуть дальше эвкалиптов, сбросив рюкзаки и инструменты. Передохнув немного, они начали копать землю на том же месте, где мы помогали копать дяде Аршавиру – младшему брату моего отца, студенту филфака Сухгоспединститута, чтобы найти спрятанное там золото, замурованное в кувшинах. Дядя так и сказал: «Здесь наверняка зарыто золото, будем искать и с вашей помощью обязательно найдём». Так он пошутил, когда однажды случайно нашёл какую-то железяку, которая по форме напоминала тоху. Но пока что мы находили только обломки кувшинов, полупрогнившие ножи и топорики, которые дядя Аршавир почему-то аккуратно собирал и отвозил в город.
Совершенно не подозревая, что около десяти пар глаз внимательно следят за ними, шпионы продолжали копать. Как же они радовались, когда находили глиняные осколки! Ещё бы, конечно будешь радоваться, ведь золото где-то рядом, раз уже дошли до кувшинов! Однажды очкарик даже нагнулся и шёпотом сказал, но мы-то услышали: «Что-то блестит, по-моему это золото». Как, уже?!
– Слышишь, Ваганик, – тихо-тихо прошептал на моё ухо Альберт, – надо сообщить дяде Аршавиру, что американские шпионы узнали о нашем золоте и копают, уже даже нашли...
Я незаметно спустился к дедовскому дому.
К моему удивлению, дядя Аршавир спокойно выслушал меня. Мне показалось, что он даже чуть-чуть улыбнулся, ну, совсем чуть-чуть. Нет, наверно, просто показалось, что улыбнулся. Ведь какие могут быть улыбки, когда шпионы находятся совсем рядом и уже нашли наше золото?..
– Ружьё, ружьё возьми, – крикнул я, когда дядя направился к эвкалиптам, – у них могут быть пистолеты и гранаты, «финки»1! – я даже удивился дядиной беспечности, ведь яснее ясного, что шпионы вооружены до зубов!
– Ты прав, а я и не подумал об этом, – как-то виновато покачал головой дядя Аршавир.
Он зашёл домой, взял дедовскую охотничью двустволку, надел патронташ на пояс, и мы пошли к эвкалиптам. Когда дошли до них, я присоединился к моим друзьям в кустарниках. Мы с невероятным напряжением зрения, до боли в глазных мышцах, продолжили наблюдение, на всякий случай вооружившись камнями и палками. Дядя, к нашему удивлению, не снимая ружья с плеча, спокойно подошёл к шпионам, которые тоже сделали несколько шагов навстречу. Мы напряглись, держа наготове «наше оружие». Наступил кульминационный момент. Но… Дядя Аршавир и тот, который бородатый и в очках, неожиданно для нас… обнялись как старые знакомые. Мы были ошарашены. Неужели наш любимый дядя Аршавир с ними заодно, со спионами?!.. Как же так?!
У меня задрожали губы, глаза наполнились слезами… Я уже должен был разрыдаться, когда дядя Аршавир повернулся в нашу сторону и помахал рукой: «Идите сюда, свои, выходите…»
Мы осторожно и нехотя начали выходить из своих укрытий. Дядя и те, кого он по-дружески приветствовал, смотрели на наши измазанные чёрной бузиной лица и улыбались.
К нашему сожалению, оказалось, что бородатый был не каким-нибудь американским шпионом, а обыкновенным студентом, которого дядя Аршавир называл Юрой2, а второй – его другом. И ещё, опять-таки к нашему сожалению, оказывается, они заметили и «раскусили» нас по нашему настороженному виду, когда поднимались на гору, и решили «поддержать игру».
Мы, конечно, были разочарованы. Представляете, какая слава обрушилась бы на нас, если с нашей помощью, благодаря нашей бдительности, была бы разоблачена подпольная шпионская организация! Как это сделали герои повести «Кортик» Анатолия Рыбакова Миша и его друзья Генка и Слава. И, кто знает, возможно, один из великих писателей, а может быть, даже сам дядя Миша3, написал бы о нашем подвиге целую книгу.
«Не расстраивайтесь, – глядя на нас, сказал бородатый в очках, – ваша жизнь впереди, будут ещё подвиги».
После этого они часто приходили на раскопки, находили разные предметы, которые представляли археологическую ценность, и обязательно заходили к нам на холодное танопитие4.
Эвкалипты знамениты ещё и тем, что под ними «переводил дыхание» после тяжёлого подъёма Михаил Александрович Лакербай. Он со стороны Мархаула переходил речку Мачарку по висячему мосту с полугнилыми досками и по крутому склону горы поднимался к нашим домам, по пути останавливаясь «на кружку холодного тана» у Овсепа Сарецяна, внук которого, тоже Овсеп, погиб в 1993 году на абхазо-грузинской границе во время несения воинской службы. Лакербай очень внимательно и ни словом не перебивая слушал рассказы, сказания, которыми с ним делились наши старшие. Много они знали преданий, поучительных историй. Возможно, здесь, под этими деревьями, ненеЭлмас рассказывала Михаилу Лакербай притчу о двух друзьях, ставших кровными врагами, которая у Лакербай преобразилась в замечательную новеллу под названием «Неудачный момент». Точно так стала классическим произведением и бабушкина притча о печке и дымоходе, которая в обработке Лакербай известна как «Две двери».
Лакербай дружил с моим дедом Затиком, и после его смерти продолжал приходить к нашим, и даже чаще, чем раньше.
…Эвкалипты растут. Некогда молодые, стройные, они и сегодня «держат осанку» и всё больше и больше тянутся друг к другу, приближаясь и переплетаясь не только ветками, но и могучими, хотя и неглубокими корнями.
Они нуждаются друг в друге. И с каждым годом всё больше и больше будут нуждаться в обоюдной поддержке.
Как люди.
--------------------------
1 Финка – финский нож с толстым коротким лезвием.
2 Юрий Николаевич Воронов (8 мая 1941 – 11 сентября 1995) – археолог, кавказовед. Депутат Верховного Совета Абхазии (1990 – 1995), вице-премьер Правительства Абхазии (1994 – 1995). Убит 11 сентября 1995 года в своей квартире в Сухуме.
3 Дядя Миша – так мы называли классика абхазской литературы Михаила Лакербай (1901 – 1965).
4 Тан – разбавленный мацун.
