Дорогие друзья-журналисты! Если сочтете, что это может быть интересно сегодняшним читателям газеты «Республика Абхазия», предложите им. Я буду рад и благодарен.
Владимир Левинтас
Давным-давно, путешествуя по предгорьям Абхазского хребта, что лежит параллельно Главному Кавказскому, но южнее его, мы с археологом, кавказоведом, а позже и доктором исторических наук, профессором Абхазского государственного университета Юрием Николаевичем Вороновым – моим другом – изучали высоко в горах стоянки и пастушьи стойбища древних абхазов. Там, в альпийских лугах, где и сегодня летом пасётся скот, мы с удивлением обнаружили весьма приличную для того времени «хижину», сложенную из камней, и такой же каменный загон для скота.
Всё говорило о том, что хозяин – человек цивилизованный. На стене хижины висел рукомойник, производства годов этак 30-х, рядом зеркало в оправе, кусок туалетного мыла в пластиковом коробке. Хозяина близко не оказалось, и мы присели рядом с хижиной на толстом бревне, огляделись. Пейзаж изумительный: на севере – заснеженные вершины Главного Кавказского хребта, на юге видна полоска Черного моря, на западе – сплошные лесистые горы, прикинули по карте – это Рицинский заповедник с его вершинами Ацетук, Арбаика, Анчхо и далее Ауадхара.
Рядом с хижиной протекал небольшой ручеёк с прозрачной водой. Набрали во фляжки чистейшей холодной влаги и с наслаждением выпили эту животворящую жидкость. Сразу куда-то исчезла усталость, а шли мы четыре часа после привала у подножья хребта. В хижину войти без хозяина не захотели, но так как день клонился к вечеру, решили дождаться его и заночевать рядом в своей палатке.
А вскоре показался и хозяин – высокий, с седой бородой, в бурке на плечах, в руках посох. Рядом бежали две кавказские овчарки, а отара овец – штук 25-30 – спокойно шла за старцем. Он открыл ворота загона, впустил овец, закрыл ворота и только тогда обратился к нам на чистом русском языке: «Приветствую вас, дорогие гости. Вы, наверное, устали с дороги. Сейчас я вас угощу холодным мацони, вы будете отдыхать, а я приготовлю ужин. Тогда и побеседуем. Милости прошу в мою хижину».
Войдя в хижину, мы удивились еще больше. В одном углу был очаг в виде печи с двумя конфорками, у двух других стен – лежанки, укрытые шкурами волков. На маленьком столике у окна приёмник «ВЭФ». Мы с Юрой переглянулись. Хозяин, колдуя у печи, заметил это и с улыбкой сказал: «Это мне подарок от детей, работает». Ярко разгорелись дрова в печи, вскоре, закипев, большой чайник запел свою песню. Хозяин тем временем не спеша накрывал на стол. Поставил тарелку с сыром, положил рядом чашу с приправой, откуда-то принес копченую баранью лопатку, достал с полочки стаканчики и графин с чачей. «Извините, ребята, хлеба у меня нет, закончился, а мои сыновья приедут только через день. Они, их у меня двое, раз в неделю привозят мне продукты». «У нас есть», – сказал я, вытаскивая из рюкзака буханку сухумского вкусного серого хлеба. «Прошу за стол, отведайте то, что есть, не обессудьте». Таким его элегантным словам мы с Юрой были удивлены не в меньшей степени, чем хижиной. Налив в стаканчики чачу, хозяин провозгласил тост за дорогих гостей. Затем он откуда-то из-под стола достал глиняный кувшин и налил ароматное красное вино в такие же, как кувшин, глиняные чаши.
«Наши традиции требуют избрания тамады, – сказал хозяин, – но давайте пренебрежем ими. Прежде всего, позвольте представиться, меня зовут Натбей. Я житель села Лыхны. Мои предки стали махаджирами и жили в Турции, в Стамбуле. Там я родился, получил высшее образование в университете, затем ученую степень, работал в одном из НИИ. Но зов предков всегда меня тревожил, и когда появилась возможность, я с семьёй на коммерческом корабле выехал из Турции, вернулся в Абхазию, в родное село предков Лыхны».
«А что Вы, уважаемый Натбей, знаете и можете сказать о махаджирстве?» – почти хором спросили мы.
«Что такое махаджирство, знает каждый абхазец, – ответил Натбей. – Многое я знаю через страдания моих родных. Эти вопросы всегда интересовали меня, и свою диссертацию, которую защитил в Стамбуле, я посвятил именно махаджирству.
Конец XVIII века и весь XIX – черное время в истории абхазского народа, – продолжил своё повествование Натбей, – абхазов переправляли в Османскую империю на переполненных кораблях. Многие не достигли новых земель. Одни погибали на кораблях в ужасных условиях, другие не могли пережить разлуки с Родиной, бросались в воду и тонули. ХIХ век начался для Абхазии с установления протектората Российской империи. А народ Абхазии и большая часть высшего сословия более тяготели к Османской империи, нежели к России. Сотни тысяч северокавказцев, адыгов, абхазов покинули родные места и ушли в Турцию. Опустела Абхазия. Все эти события в ее истории имели драматические и трагические последствия, были необратимы для всего населения».
Натбей замолчал, глядя куда-то вдаль, в сторону моря. На лице отразилась вся палитра чувств, от радости встречи с нами до горечи перенесенной его народом трагедии. Мы с Юрой молчали, стараясь не отвлекать старика от его мыслей.
Но он, как бы прогнав их от себя, сказал: «Что это всё я говорю. А ну-ка, рассказывайте о себе всё и без утайки, Я вижу, вы достойные люди, раз изучаете историю наших гор. Кто первый?» «Конечно, Юрий Николаевич, – сказал я, – давай, Юра, рассказывай, тебе есть о чем поведать нашему хозяину, у твоих предков не меньший груз истории».
Юра представился сам, представил меня и повёл рассказ о своей семье, о Ясочке – их родовом имении в селе Цебельде, о своём прадеде – сподвижнике Герцена и Огарева. Рассказал о своих трениях с грузинскими учеными по поводу истории Абхазии, утверждавшими, что Абхазия – это Грузия.
Уже совсем стемнело. Натбей зажег старинную керосиновую лампу (как только сохранилось 7-линейное стекло?). Разговор продолжался еще долго. Когда я предложил закончить трапезу и идти спать, поставив палатку, старик запротестовал: «Места в хижине всем хватит, две тахты со шкурами волков, а если кто-то хочет помягче – моя постель, а я – на тахте. Встаю я рано, а вы, ребята, поспите».
Проснулись мы с Юрой часов в семь утра. Старика уже не было. Он с отарой овец ушел на новый участок альпийских лугов. На столе лежала записка: «Кушайте всё, что есть на столе, не стесняйтесь. Вечером жду вас снова. Натбей».
Посовещавшись, решили исследовать недалекие от хижины Натбея ацангуары древних пастухов-абхазцев – загоны для скота и жилища для пастухов, в округе их было немало.
Мы позавтракали, убрали посуду, помыв ее в ручейке, закрыли дверь хижины, подперев её бревнышком, и отправились на свою работу, взяв с собой необходимую фото- и киноаппаратуру, ледорубы и саперные лопатки, пару бутербродов и фляжки с водой. Рюкзаки оставили в хижине.
До вечера мы изучали ацангуары, проводили раскопки в некоторых из них. Материал был богатым. В одной, построенной из метровой высоты каменной стены, мы нашли турецкий кинжал, а рядом раскопали кривую турецкую саблю – ятаган. Это явилось подтверждением того, о чем вчера говорил Натбей, – турки снабжали оружием местное население, чтобы оно противостояло Российской империи.
В еще одной кошаре мы наткнулись на целый клад: наконечники стрел, копья, медные и бронзовые кресты, монеты, женские украшения в виде браслетов и бус, черепки посуды из керамики и даже почти современный кинжал, украшенный резьбой. Мы так увлеклись раскопками, что не заметили, как бежит время. Было уже около 16 часов, только сели перекусить, как к нам подошел наш хозяин Натбей.
«Эй, кладокопатели, – пошутил он, – пора закругляться. Жду вас в хижине, будем трапезничать». И ушел. Мы не стали есть свои бутерброды и поспешили в хижину, загрузив свой рюкзачок найденными артефактами. Отара была уже в загоне, а старик, накинув на плечи бурку, стоял в ожидании нас. В небольшом казане кипела мамалыга, на столе – тарелка с сыром сулугуни, асызбал из алычи, куски баранины и глиняный кувшин с вином.
«Ну что, продолжим нашу беседу», – говорит Натбей.
Спрашиваем, где он так хорошо освоил русский язык?
– В Стамбуле мы жили недалеко от советского Консульства, иногда я мог пообщаться с русскими ребятами. Мне нравился их язык. Потом я изучал его в университете. Диссертацию писал о махаджирстве и связях Кемаля Ататюрка с Россией. Свободно освоил русский уже здесь, в Абхазии, в Лыхны, где почти все соседи часто общались на нем.
«Теперь попрошу исповедаться перед нами тебя, Владимир», – сказал мне Натбей.
Я тоже рассказал свою историю: «Великая Отечественная война советского народа. Год 1941-й. Мне 4 года. Эвакуация из Москвы. Эшелон, бомбы. Иркутск, Байкал. Снова Москва. Затем Абхазия, там – школа, техникум. Потом армия, институт. Брянск, завод. Снова Абхазия – Сухум». И правда, получилась целая исповедь.
«Да, интересная у вас обоих жизнь, – говорит Натбей, – я очень рад, что судьба свела меня с вами».
Утром следующего дня мы, нагруженные найденными историческими сокровищами, спустились к Бзыби, где в маленьком поселке у подвесного моста нас ждал мой мотоцикл. Сели и покатили в Сухум, вспоминая нашего интересного хозяина и собеседника
Юра перед отъездом спросил, сколько ему лет. Натбей с гордостью ответил: «Восемьдесят пять!»
Владимир Левинтас
г. Тверия, Израиль
