Потом Валерий Борисович продолжил: «Шуру я помню очень хорошо. Наше семейное с ней общение именно для меня было особенным, потому что она стала моей первой и любимой сестрой. Я как кадры кинофильма вижу перед собой ее лицо – беленькая, с большими голубыми глазами, красивая… И она учит меня, годовалого, ходить. Я радовался, громко смеялся, когда Шура веселила меня, играла со мной. Я любил свою сестру. Уже позже у меня появились еще две сестры – Людмила и Нонна. Но я никогда не чувствовал, не видел, чтобы мама, папа или еще кто-нибудь в нашей семье по-разному бы относились ко всем нам. Я долго не знал историю ленинградской блокадной девочки и всем всегда говорил: «У меня три сестры». И сегодня я с большим уважением и благодарностью к отцу говорю: «Спасибо тебе, что твой жизненный принцип истинного учителя – «Школа – это большая семья, и никогда нельзя делить детей на «своих» и «чужих» – всегда действовал и в нашей семье». Я вырос ни разу не заметив, не ощутив, что из трех моих сестер Шура не нашей крови. Кормили, одевали, приучали к труду, к бабушке в деревню возили… Все для всех было одинаково. И разговаривали между собой, хорошо понимая друг друга, на абхазском и русском, незаметно для себя переходя с одного языка на другой. Оба не чужие в нашем общении.
Уже позже, по воспоминаниям и рассказам Шурочки и моих родителей, я для себя воссоздал ее жизненный путь в довоенном Ленинграде, в блокадном Ленинграде и у нас в Гудауте. И помню это всегда. Из довоенной жизни в ее памяти сохранилось лишь несколько эпизодов с мамой, папой и маленьким братиком. И вдруг папа ушел. «Он пошел воевать, нас защищать», – сказала мама. А потом стало холодно. А еще ей очень хотелось разных пирожков, жареной картошки, сочных котлет, которые вкусно делала мама. Но мама обнимала ее и говорила, что сейчас их нет, но надо потерпеть, и все потом будет. Они терпели. Спать стали все вместе, не раздеваясь, чтобы согреться. Мама уходила, возвращалась и давала им с братом хлеб и воду. А потом мама перестала уходить из дома, она лежала и очень тихо говорила что-то. Хлеб им приносила соседка. А потом мама перестала говорить и молчала целых два дня. Тетя-соседка привела незнакомого дядю, который взял братика и ушел. А Шуру соседка повела туда, где было много детей. И их куда-то повезли. Долго ехали. Потом кто-то сказал: «Вы приехали в Абхазию. Здесь вам будет хорошо». Шура часто говорила, что ее жизнь в Абхазии стала доброй и теплой в тот момент, когда папа привез ее в наш гудаутский дом. Шура начала ходить в школу. Училась очень серьезно. Окончила школу с хорошими оценками.
Валерий Борисович добавляет, что все эти годы семья Авидзба искала членов семьи их дочки Шуры Силантьевой, посылали запросы в разные инстанции. И только спустя несколько лет, когда Шуре исполнилось уже 18, пришло радостное известие – нашлись ее родственники. Обмен письмами, телефонными звонками. И вот на пороге авидзбовского дома в Гудауте вся семья встречает Шурину родную тетю Ларису с ее дочкой. Гостья, не скрывая слез и изумления, смотрит на высокую, стройную, светловолосую, голубоглазую и очень красивую девушку, которая на непонятном ей языке, обращаясь к хозяину дома, спрашивает: «Саб, ари асас дызус0ада1» («Папа, кто эти наши гости?»)
Встреча, конечно, была эмоциональной, затронувшей всех ее участников, с объятиями, слезами. Но… все пошло не по предполагаемому сценарию. Родная тетя и двоюродная сестра мечтают о возвращении Шуры в родную, кровную семью. А Шура не представляет, как она сможет расстаться с уже своей, любимой семьей. Полная растерянность и у абхазских мамы с папой – с раннего детства дочкой росла ленинградская девочка в семье, школу окончила, взрослой стала. Как теперь расставаться с ней, хотя сами они и приложили много усилий, чтобы разыскать ее кровных родных. Здравый смысл подсказывает одно, а душа и сердце – другое.
Новые родственники погостили в семье Авидзба. Сблизились. Подружились. Всех, естественно, заботило одно – сделать все в интересах Шуры. Так и сделали. Было решено, что Шура поедет учиться в Ленинград, возможности в большом городе другие, да и общение с близкими родственниками, искренне радующимися, что она нашлась, что жива и здорова, будет очень дорого и ей. И никем совершенно не подвергалось сомнению, что родственные узы, связавшие блокадную девочку и абхазскую семью, никогда не будут прерваны.
Все так в жизни Александры Силантьевой и сложилось. Когда ей исполнилось 25 лет, она создала семью – муж Виктор Краснов, сын – Юрий. Нашелся позже и ее родной брат Гена.
Каждый год Шура с семьей приезжала навестить своих абхазских родственников. Все семейные события отмечались сообща. Когда в 2000 году не стало мамы Анны Михайловны Миканба-Авидзба, приехавшая Шура оплакала ее по всем абхазским традициям.
…К нашей беседе с Валерием Авидзба подключилась его сестра Нонна. На ее лице добрая и теплая улыбка. Немного волнуясь, Нонна Борисовна возвращается в сегодня уже далекие годы детства. Она говорит: «Шурочке уже было 14 лет, когда я родилась, хорошо помню, как она играла со мной, читала книжки, учила, как аккуратно перелистывать их странички, очень я любила, когда она меня водила на пляж. Я и сейчас вижу многие эти картинки. А как-то позже, Шура уже жила в Ленинграде, было ей лет 20, она приехала, и я, по старой памяти, пошла с ней на пляж. Белокурая, красивая, уже отличающаяся внешне от наших местных девушек, Шура привлекла взгляды молодых абхазских парней, и они стали настойчиво проявлять к ней внимание. Шура помолчала немного, глядя на них, а потом на чистейшем абхазском языке так объяснила им, что приставать к незнакомым, да еще приезжим девушкам недостойно абхазцев, что это нарушает законы традиционного абхазского гостеприимства, что парни сначала остолбенели, потом, заикаясь, попытались извиниться, а затем и вообще убежали.
Мы все посмеялись над этим рассказом Нонны и даже предположили, что в Шуриной биографии подобных ситуаций могло быть и больше.
А еще Нонна Борисовна рассказала, что в 2005 году заболел ее муж, и они поехали в Санкт-Петербург. В больничную палату пришла вполне питерская женщина лет 70, которая, ко всеобщему удивлению, заговорила с больным на незнакомом языке, как оказалось, абхазском, принесла она угощение, распространявшее аппетитный аромат, и это были абхазские блюда, и угостила ими всех обитателей палаты к их нескрываемому удовольствию.
А Нонне Шура как-то призналась, что ночью она сама с собой разговаривает по-абхазски – так ей легче решать какие-то проблемы. «И мы обе расплакались», – сказала Нонна.
Александры Силантьевой не стало в 2012 году. Для Валерия, Людмилы, Нонны и их близких это стало тяжелой семейной утратой. Ее сын Юрий живет в Санкт-Петербурге. Связь не прерывается.
…Мы долго молчали. Такая семейная быль-история всколыхнула душевные глубины. Прав Валерий Борисович, говоря, что очень рад тому, что в жизни его семьи, в его личной жизни случилась и сохранилась такая светлая страница.
А может быть, не будь ее, не пробудились бы и не засветились бы ярко невостребованные жизнью чувства. И не было бы рождено столько добра и тепла, согревшего души многих.
