Небольшого размера, выполненные, в основном, в смешанной технике: карандаш, уголь, пастельные мелки, краски. Работы красивы сами по себе, очень лиричны, но одновременно насыщены мощной драматической энергией.
Что-то необычное в этих портретах, в этих лицах. И только пройдя медленно вдоль всех работ, понимаешь, что так потрясает в них, что заставляет испытывать тревогу и восторг, и непонятное пока волнение души.
Глаза! Конечно, глаза! Главное в этих работах – некая доминанта, ключ к пониманию жизненной философии и судеб! Как самого художника, так и тех, кого он изображает. Характеры людей, переживания, радости и трагедии – всё это передается Мастером и воспринимается зрителем именно через глаза.
На портретах – лица женщин. И всего один мужской портрет. Вернее, автопортрет, как выяснится потом. На картине изображено только лицо. Молодой человек приятной наружности, с отрастающей бородой. Ну, и, пожалуй, всё, ничего особенного. Если снова не говорить о глазах. Вот тут-то и начинается магия. Вы смотрите на лицо художника, его глаза захватывают вас, и больше не отпускают. И начинается долгая и обстоятельная безмолвная беседа автора со зрителем.
Грустный, внимательный взгляд молодого человека проникает вглубь вашей души, вы становитесь его заложником и внимательным слушателем грустного повествования о сложной, порой трагической судьбе человека, оторванного от Родины, потерявшего ребёнка, и запутавшемся на чужбине в жизненных проблемах, бедности и ностальгии по прошлому.
Я не знал раньше имени удивительного этого художника. И не видел работ Мастера. Да и не только я…
Море виднелось вдалеке, напоминая огромное искрящееся серебряное полотно, уходящее за горизонт. Иногда оттуда, со стороны моря, легкий ветерок приносил прохладу, оставляющую на губах привкус соли и йода.
Потом, у Ниццы, дорога шла уже по берегу, солнце перемещалось из зенита, и, казалось, море с радостью и гордостью выставляет напоказ всё великолепие бесчисленных оттенков синего цвета.
Открытая белая «Джульетта» неслась по приморскому шоссе, уютно шурша шинами по асфальту. Пассажиров было трое, две женщины и мужчина. Перед въездом в Монте-Карло женщина, сидящая за рулем кабриолета, остановилась рядом с дорожным полицейским, одетым в элегантную форму: белоснежная рубашка с короткими рукавами, белая фуражка и тёмно-синие брюки с лампасами.
– Добрый день, мсье. Мы ищем пансионат принцессы Грасс. Будем признательны Вам за помощь.
Полицейский, улыбаясь, подошёл к автомобилю и взял под козырек. Через минуту дальнейший маршрут был известен в деталях. И наконец, преодолев довольно крутой подъем, машина остановилась перед внушительными кованными воротами.
Здание пансионата оказалось не менее внушительным, чем монументальные створки ворот. Перед домом был разбит сквер с аккуратными газонами, беседками и просторной площадкой, обрамленной мраморной оградой с классическими балясинами. Отсюда, сверху, открывался великолепный вид на дома, сбегавшие террасами с горы, и на синеющее где-то очень далеко-далеко внизу море.
Встретившая визитёров седая доброжелательная медсестра в светло-голубом халате и белой шапочке провела их к одной из уютных беседок. Внутри, в тени, полулежа в шезлонге дремал, укрытый легким пледом, пожилой мужчина.
– Мсье Александе-ер! – Негромко позвала медсестра, нараспев, грассируя, произнося имя спящего.
Мужчина зашевелился, глубоко вздохнул и раскрыл глаза. Улыбнулся, потом вопросительно посмотрел на незнакомую троицу. Сделал знак медсестре, та ловким движением подняла спинку шезлонга, превратив его в кресло.
– Александр Константинович! – с почтением обратилась по-русски к пожилому человеку дама-водитель. – Разрешите представить Вам Медею и Бидзину Гогоберидзе. Бидзина – скульптор. Они с женой приехали из Абхазии. Навестить Вас.
Мужчина в кресле с вниманием и с явным удовольствием слушал гостью. Очевидно, русская речь, по которой он наверняка скучал, которую начал забывать, всколыхнула в его сознании что-то приятное, тёплое, очень личное, спрятанное глубоко-глубоко в прошлом. Услышав слово – Абхазия, опустил веки. И замер, не вступая в разговор. Через мгновенье из-под века выкатилась слеза.
Гости молча ждали, не нарушая покоя пожилого человека, давая ему возможность полностью окунуться в поток эмоций, рожденных неожиданным напоминанием о далёкой Родине. И кто знает, о чем думал сейчас, в какие именно воспоминания погрузился первый русский художник абхазского происхождения, князь Александр Константинович Шервашидзе-Чачба.
Возможно, перед ним, как на старинной киноленте, прокрученной на современном проекторе, мелькали в ускоренном темпе картинки долгой его, славной и трагической одновременно, жизни.
Вряд ли помнил он Феодосию, где родился 24 декабря 1867 года, в семье опального, высланного из Абхазии, якобы за участие в заговоре, князя Константина Шервашидзе-Чачба.
Годы учёбы в нижегородском кадетском корпусе графа Аракчеева он, конечно же, хорошо помнил, ибо считал, что именно там закалился его характер.
Потом было московское училище живописи, ваяния и зодчества. Новое для него, ошеломительное время бурлящих, незнакомых ранее эмоций, новые идеи, новые друзья, новые открытия, бесконечные разговоры об искусстве, о смысле жизни, изнуряющий творческий труд. Именно в училище открылись в нем способности сценографа, тогда он стал постигать и впитывать, как губка, загадочный, мистический порой синтез живописи и театра, учился чувствовать пространство, объем, ритм и пластику театральных и балетных постановок. «Фауст», «Тристан и Изольда», «Гамлет». Имя художника становится известным, его приглашают ведущие театры Москвы и Петербурга. Его живопись и сценография постоянно и с огромным успехом выставляются на выставках «Мир искусства».
В это время он подружился со многими яркими представителями творческой богемы двух российских столиц: Бальмонтом, Бенуа, Дягилевым, Евреиновым, Борисовым-Мусатовым.
С ужасом вспоминал, как случилось ему быть свидетелем дуэли между двумя близкими друзьями, Николаем Гумилевым и Максимилианом Волошиным. Дуэль затевалась самым серьезным образом, дуэлянты не соглашались на примирение, но, слава Богу, сложилось так, что никто тогда не пострадал.
Потом грянула революция. И также, как по судьбе миллионов людей, прошлась она и по судьбе Александра Шервашидзе-Чачба.
В 1919 году после лишений и мытарств он вместе с Евреиновым оказался в Абхазии. Гражданская война полыхала на огромной территории империи, здесь же, казалось, было относительно спокойно и безопасно. Поселились друзья у Георгия – двоюродного брата Александра.
Дом Георгия Шервашидзе-Чачба, построенный в архитектурном стиле «модерн», стремительно входящего в моду в начале столетия, стоял на горе Чернявского, и носил имя «VILLA TCHEMY». С балкона открывался великолепный вид на город, на сухумский залив. Позже, спустя десятилетия, Александр Константинович признавался друзьям, что в воспоминаниях своих и снах Абхазия до боли напоминала ему Лазурный берег Франции и княжество Монако.
Всё свое время и талант друзья посвящают новому для себя делу. Они открывают художественную школу, ищут талантливых детей, пытаются передать им весь свой опыт и знания. Но грозные революционные события снова вмешиваются в жизнь, и судьба выдавливает князя Александра, как в своё время и его отца, за пределы Родины. В 1920 году художник оказывается в Европе, сначала в Англии, позже – в Париже.
Двадцатилетний период, до Второй мировой войны, стал несмотря на семейные драмы и трудности самым плодотворным и самым успешным периодом в его творчестве. Именно тогда слава сценографа Шервашидзе-Чачба становится воистину мировой. Он дружит с Дягилевым, Лифарем, Пикассо. Друзья почтительно называют его – «Принц»
Именно в эти годы он, помимо известных театральных эскизов, создает большинство прекрасных своих портретов. Среди этих шедевров выделяется портрет Мери Эристовой, урожденной Шервашиде-Чачба. Блистательная княжна, модель, долгие годы была «лицом» Дома Шанель. Говорят, что хозяйка, великий модельер двадцатого века, Коко Шанель боготворила её. Мери не была близкой родственницей по крови, но всегда обращалась к художнику очень почтительно, и не иначе как «дорогой дядя Саша».
Война изменила в очередной раз ход жизни Александра. Потеря семьи, забвение, лишения, скитания. художник, как оказалось, навсегда осел в пансионате для престарелых в Монте-Карло, опекаемом княжеской семьей Монако. Окружённый вниманием и почётом, находясь в привилегированных условиях, он, увы, уже не мог творить, и лишь с горечью наблюдал, как художник медленно умирал в нём.
Он никогда не забывал о далёкой любимой Абхазии, но именно сейчас в его дневниках появились размышления и рекомендации, как улучшить, к примеру, систему художественного образования республики, обращения к землякам, стихи о Родине. Он писал письма в Тбилиси и в Сухуми с предложениями о выставках своих работ, о возможности приезда. Александр Шервашидзе-Чачба переслал в Тбилиси свыше 500 живописных полотен в качестве дара. Часть из них позже передали Абхазии.
...Старый художник тяжело вздохнул и открыл глаза.
– Абхазия, Абхазия! Страна Души! Как сладко звучат эти слова! Спасибо, мои дорогие, за эту весточку с Родины. Поклонитесь ей, и передайте, что я обязательно вернусь!
Князь Шервашидзе-Чачба вернулся на Родину! После смерти 12 августа 1968 года он был похоронен в Ницце, но в 1985 году прах его был с почестями перезахоронен в центре столицы Абхазии, рядом с Государственным музеем республики.
Потом на могиле установили монумент. Памятник художнику изваял талантливый абхазский скульптор Амиран Адлейба. И теперь, успокоившись наконец, сидит в тени деревьев усталый странник, человек сложной и трагичной судьбы, великий художник князь Александр Шервашидзе-Чачба. И на бронзовом его лице читается умиротворение.
Дочь князя – Русудана, после смерти отца, обнаружила в его записках своеобразное завещание, послание молодым абхазам. Звучит оно так:
«Юным абхазам, детям Страны Души.
Апсны – твой древний клич звучит, как звук далёкий и тихий, как эхо, как шелест листьев, как далёкое и сладкое воспоминание, – о мать моя Абхазия! – каким глубоким сном спят твои усталые сыны! Пьянящий мёд твоих лесов, уклон холмов, украшенных цветами диких роз, и близких гор синеющая даль, и снег далёкий, и шумный бег твоих потоков, и гладь озёрных вод, лесов душистая прохлада, и топких берегов зелёная оправа – о, мать моя Абхазия – иди туда, к снегам, там виждь, и внемли, и живи, чтоб каждый камень, каждый лист, упавший и сухой, чтоб каждый поворот протоптанной тропинки, чтоб каждый новый облик родного смуглого лица, как смена утреннего неба, роняли свет свой благодатный в душе твоей и жадной и пытливой».
Владимир Делба,
российский и абхазский писатель, эссеист, журналист, художник
