Между ними ‒ длинная одноэтажная постройка, удобная для рассадки в ней людей по хорошим и плохим случаям. Абхазы называют ее «аказарма». Но наш двор не был разделен даже легкой плетеной изгородью… В 60-е годы мои дяди убрали «акуаскиа» ‒ красивый бельэтажный дом, стены которого были обшиты тщательно отструганными ясеневыми досками, и крытый красной черепицей старого обжига. В те времена считалось большим прогрессом строить типовые блочные дома. Я не знаю, кому подражали местные архитекторы (во всяком случае, ни Ле Корбюзье, ни Фрэнку Гери…), но при всей внешней привлекательности новые дома явно уступали по интерьеру и удобству «акуаске», в деревянных стенах которой человек чувствовал себя весьма комфортно и зимой, и летом, потому что ясеневые доски были пропитаны ароматом и теплом яркого абхазского солнца.

Убрав акуаскиа, как пережиток старины, Иван и Самсон, братья моего отца Константина, слишком рано покинувшего сей мир, заложили фундаменты двух внешне схожих капитальных домов, оцепенело глядевших друг на друга широкими глазницами своих окон. Во всем, что создавали, строили мои дяди, так или иначе присутствовала весомая доля их младшего брата, оставившего молодой жене Тамаре двух маленьких детей. Тем самым братья моего отца пытались как-то смягчить боль его скоропостижной утраты и чуть подбодрить мою мать, на хрупкие плечи которой легла тяжесть вдовьего бремени.

Увлечение модернистской прозой

Окончив иностранное отделение АГУ, Степа вернулся в родное село и пошел учительствовать в Тамышскую среднюю школу. До нее от нашего дома было рукой подать. Школа школой, но забот по домашнему хозяйству хватало с лихвой. Самсон сеял кукурузы столько, сколько бы хватило чуть ли ни всей округе. Вот и приходилось нам всем, Степе, мне, степиному младшему брату Семену пахать, сеять, убирать, временами аж до декабрьских морозов. У Самсона было два амбара. В один амбар недюжинный урожай с его необозримых полей не вмещался. Помню, при серебристом отсвете луны мы поочередно подавали на гибких ачкарапатах нелегкие снопы чала неутомимому Самсону, мужчине с воистину геракловым телосложением, ловко и сноровисто оседлавшему макушку высоченной ольхи. В этом тяжелом мужском труде принимали участие и наши неутомимые матери, приходившие на кукурузное поле с керосиновыми коптилками (акуачабами), чье пламя судорожно колыхалось от зимнего пронзительного ветерка. Они переживали, что мы одни не справимся с водружением на высокие деревья сотен и тысяч снопов чала, чьи поясницы были туго перехвачены кукурузным стеблем. Моя мать Тамара и Талико – жена Самсона, чуть ли не насильно отнимали у нас гибкие абхазские антенны – ачкарапаты и, ловко прихватывая за ремешки снопы шуршащего от мороза золотистого чала, подавали их нашему Гераклу, в мгновение ока утрамбовывавшему увесистые охапки кукурузных стеблей.

Но это были работы сезонные. А в остальное время Степа готовился к урокам и с завидной усидчивостью читал художественную литературу. У меня в Тамыше была хорошая библиотека. Книг две тысячи. Степа приходил ко мне домой. Смеясь в свои черные, аккуратно остриженные усы, он заходил ко мне в кабинет – небольшой, но очень удобный для чтения и творческой работы. Он брал с собой сразу две-три книги. Правда, прежде чем разглядеть на полках красивые корочки моих книг, он спрашивал меня, какие романы я посоветовал бы ему почитать. В то время наше поколение были увлечено Джойсом, Прустом, Мориаком, Сартром, Камю, Кафкой и другими  знаменитыми представителями модернизма, экзистенциализма и других европейских литературных направлений. Кое-что из их произведений у меня было. Порой мне казалось, что Степа читал все подряд и взахлеб. И быстро возвращал книги, требуя дать еще какие-то интересные вещи. Однажды я дал ему почитать новую книгу Фазиля Искандера… Помню, как он кайфовал, когда вчитывался в сюжет о том, как великий мастер слова в своем знаменитом «Сандро из Чегема» подтрунивал над своими героями: «Уахоле, уахоле, цодареко, уахале… – не слушая его, запел Кязым мингрельскую песню, и Бахут, не успев изменить гневного выражения лица, как бы подхваченный струёй мелодии, стал подпевать. Немного попев, они снова выпили по стаканчику...» Как то возвращались мы со свадьбы нашего соседа навеселе, и Степа вдруг стал напевать запавшее ему в душу фазилевское «уахоле, уахоле…».

 Они чувствовали неизбежность войны…

«Стёпа всегда был нужен всем, кто его знал, кто был близок с ним…» – вспоминает друг бойца-героя Георгий Думаа: «С юношеских лет помню: если Стёпа рядом, значит, всё получится. Он всегда был прочен и надежен, как скала, невозмутимый, преданный, мужественный и не по возрасту мудрый. Таким он стал и для Родины… Что касается его увлечения литературой, книгами, могу сказать, что Стёпа очень любил классику, но в особенности Проспера Мериме, прочёл почти все его произведения. Особенно ему по нраву был рассказ «Маттео Фальконе». Иностранную литературу в АГУ нам читала известный специалист по зарубежной литературе Чернова Маргарита Адамовна. Она была без ума от Степы, не уставала повторять, что он – парень незаурядных способностей, на редкость эрудированный…

(Продолжение в следующем номере)

Владимир Зантариа,

писатель, академик,

ветеран национально-освободительного движения Абхазии