Анатолий Лагулаа – автор около двух десятков сборников стихов, рассказов и повестей. Отдельные его произведения переводились на русский, армянский и другие языки, печатались в российских и армянских литературных изданиях.
Вначале до нас дошел шум, подобный тому, что издает, падая, большое дерево, которое вырвали с корнем… Может, это росшая рядом огромная старая груша упала? Все мы, сидевшие в плетеной из рододендрона амацурте – кухне во дворе, вскочили с мест. Кто-то инстинктивно спрятался под стол, а кто-то даже кинулся в сажистую утробу камина.
Мой старший брат Беслан первым выскочил наружу. Он всегда и всюду должен был оказаться в гуще событий, крутился как веретено. Таков был его характер, да пребудет моя душа под его светлой душой…
– Танки, танки! – вскрикнул он, заскочив в амацурту, и кинулся на второй этаж дома.
– Чьи танки, нан, откуда они спозаранку? – спросила мать, побледнев. Эти танки, как внезапно выползшая из норы громадная змея, ползли по трассе. Взгляд не мог вместить в себя их число от начала и до конца.
Брат с автоматом в руках сбежал с лестницы. Он не хотел нас пугать, но по тому, как суетился было видно, что еле себя сдерживает. Потом, взяв себя в руки, повернулся к отцу:
– Видишь, что творится. Собери всех домашних и вези в Джгярду.
А мы, молодежь, мигом соберемся и решим проблему. И не будьте мне дальше обузой! – сказал он твердо, тем самым давая всем понять – ему не до нас.
– Ладно, дад, как скажешь… – отец произнес эти слова так обыденно, как будто заранее знал о том, что все это должно было произойти, и был к такому давно готов. – Дети, женщины и старики должны уйти в горы, негоже нам путаться под ногами тех, кто с оружием встанет…
Беслан, обводя всех нас взглядом, остановился на мне:
– Если ты заартачишься, то я... – и, не договорив, показал мне кулак. Он знал, что мне трудно будет оставить дом. Видимо, по моему лицу можно было это все прочесть. – Не артачься! Выводи всех, Маргяпал!
Секунда – и Беслан уже был за воротами, огрев меня на прощание как кнутом моим детским именем Маргяпал – строптивая.
– Пропали мы, чтоб им света не видать! – мать рыдала, закрыв лицо передником.
Танкам не было конца и края. Они все шли и шли в направлении Сухума.
«Надо в Ануаа-рху подняться. Оттуда дорога как на ладони видна.
Надо сосчитать, сколько танков идет», – подумала я.
Бегом кинулась к косогору. С высоты холма, который в Тамыше называют так же, как и поселок, названый в честь живущих там семей по фамилии Ануа, я бы все увидела – сколько танков, машин, людей…
Мы не знали еще, что сгорит пол-Абхазии, что сгорит и наш дом, что сгорят наши души после потери в этой мясорубке моего брата… Видать, такова была наша судьба…
…Задыхаясь, я добралась до самой высокой точки Ануаа-рху. Чтоб не упасть, обхватила руками огромное грабовое дерево, которое, по нашим верованиям, защищает от молнии. Показалось, что дерево, поняв мое состояние, утешая, своими «ручищами»- ветвями погладило меня по голове.
Насчитала с десяток танков, за ними шли большегрузные машины, затем шесть бронетранспортеров, опять танки… еще танки и машины, на которых ехали орудия, в названиях которых я не разбиралась. Всего насчитала около семидесяти штук. «Если все они дойдут до Сухума, то в кашу его превратят», – подумала я. Но потом, отгоняя от себя такие мысли, злясь на себя, что такое вообще могло на ум прийти, подумала:
«Наши ребята не дадут вам до Сухума дойти. Не дадут… Если будет чем вас отогнать…»
Шум танков, как затихающие раскаты грома, все дальше и дальше уходил на запад. Через какое-то время дорога мне показалась прежней, если не обращать внимания на то, что местами асфальт был поврежден гусеницами танков. «Бедная ты, наша дорога, – пожалела я ее, как одушевленную, – было бы в твоей власти, всех их бы здесь закопала, ради нас, ради тех, кого любишь. Наверняка виноватой себя чувствуешь за то, что разрешила им проехать по тебе?.. Наверняка стыдно тебе смотреть нам в глаза?..»
Дома меня уже ждали мои, собрав наспех кое-какие пожитки.
– И что? Целая армия? – едва слышно спросила мать. Было видно, что она уже выплакала все слезы и даже громко говорить у нее не осталось сил..
– Как пришли, так и уйдут! – твердо сказала я, чтобы младшие сестры не падали духом. – Не так давно они здесь побывали. Помните, как зимой дошли до Псоу и выпили воды из реки. Но, видать, она им впрок не пошла, решили вернуться.
Через некоторое время, мы, несколько семей, живших рядом с трассой, собрав пожитки, как когда-то махаджиры, уходили из родных домов в предгорные села к родственникам.
…Дней через десять мы с матерью решили пойти домой, посмотреть, что там. Многие так делали. Ушедшие впопыхах люди старались хоть какую-нибудь одежду, обувь забрать. Да и грузины в самом начале не так зверствовали. Мы это задумали больше всего для того, чтобы увидеть Беслана или кого-нибудь из его группы. Они обитали недалеко от нашего дома, в лесу. Время от времени совершали вылазки, уничтожая живую силу противника и его технику. Многим удалось подобным образом вооружиться.
Вначале мать категорически была против того, чтоб я с ней пошла:
– Ты пока маленькая, не могу рисковать… Все может случиться. Не дай бог им в руки попасться.
– Не бойся, если даже что-то не так пойдет, скажу, что я только в восьмом классе учусь и мне нет дела ни до каких войн.
– Откуда знаешь, кто может нам на пути попасться… Эти иоселианиевские сваны, как лесные медведи, никого не жалеют…
– Не переживай, – повторила я опять, как будто была разумнее ее. Я надеялась на то, что к нам ни у кого претензий не должно быть. Мы всего лишь проведать дом идем.
Долгое время мать не соглашалась, но я все-таки сумела ее уговорить.
Если встретим Беслана и его друзей, если осталась кое-какая живность в доме, покормим их по-людски, сказала я ей. Отец сильно переживал и не одобрял нашу затею…
– Боже, на тебя уповаем! Пощади нас! Сделай, чтобы мы встретили Беслана, просим тебя! – молилась мать всю дорогу.
Мы дошли до Тамыша часа через четыре. Уже смеркалось. То тут, то там слышались выстрелы. Шеварднадзевское воинство в основном было занято тем, что грабило дома и квартиры в Сухуме. Им было не до нас.
Только тогда, когда наши налетали на них, как коршуны, командиры силком привозили гвардейцев сюда. Но они по большей части боялись приблизиться к селам и обстреливали их издалека.
Группа Беслана, как ветер, носилась по нашим селам. Про них говорили: то они в Маркуле, то в Кындыге, то в Тамыше. Уничтожали врагов, главным образом думая о том, чтобы завладеть их оружием.
К вечеру усилились рев коров, лай собак. Руины некоторых домов еще дымились. «Гвардюки», переночевав в одном из пустующих домов, наутро грабили его и поджигали.
Мы с матерью, боясь дышать, приблизились к нашему дому. Внимательно прислушались, но стояла тишина. Ни абхазской речи, ни грузинской не было слышно. Несмотря на темень, мы заметили, что второго этажа дома уже нет. Он был из каштана и, видимо, сразу сгорел. Слезы градом пошли у матери. Всю свою жизнь она трудилась ради этого дома, ради этого очага. Мне самой хотелось реветь белугой, но взяла себя в руки. Испугалась, что голоса своего не сдержу.
– Перетерпим и это. Лишь бы был жив мой единственный сын, нан, Шаризан, – едва слышно подала голос мать.
– О чем ты говоришь?! Прикуси язык!
– Эх, нан, боюсь, если он видел, что с домом сотворили, мог напролом пойти.
– Не бойся, он не так глуп, напролом не пойдет.
– Раз уж пришли, заглянем в амацурту, посмотрим, что там, – голос у матери совсем ослаб. Не только голос, но и руки дрожали…
Затаив дыхание, мелкими шажками подошли к задней стене амацурты. Вокруг была темень, но мать привычным движением открыла дверь и, преграждая мне путь, первой зашла сама.
– Зажги коптилку, поставим в камин, чтоб через окно не было видно света.
– Если коптилка осталась, – я присела на тахту, что рядом с камином.
– Чтоб ты, Шеварднадзе, тоже так в свой дом зашел! – сказала мать, зажигая коптилку и ставя ее в чрево камина. Блеклый свет едва озарил комнату. Все было перевернуто. Постельные принадлежности были распороты чем-то острым. То тут, то там клочьями валялась вата, напоминая барашка, побывавшего в зубах у шакалов.
Диван стоял в самом центре комнаты, рядом валялись стреляные гильзы.
– Бог знает, кто отсюда стрелял. То ли наши, то ли грузины… – глянула на меня мать. Я по лицу прочла, что она думала – это Беслан. – Если это он, то дом, в котором он вырос, стал бы для него крепостью. Здесь качалась его колыбель, здесь он сделал первые шаги.
– Он сейчас наверняка в Ануаа- рху. Они там оборону держат. Я по дороге сюда слышала пулеметные выстрелы. Говорят, что Беслан сейчас пулеметчик.
– Что из себя представляет этот пулемет, нан?
– От Ануаа-рху до трассы цель поражает. Много машин с гвардейцами были уничтожены пулеметом.
– Ануаа-рху, да благослови своих сыновей!
– Не бойся, – повторила я, – он уже привык воевать. Грузины, как буйволы, пока сообразят, наши, как коршуны, их настигают, окружают и вмиг уничтожают!
Такое я слышала в доме, где мы нашли приют, от соседских мужчин.
Теперь решила с видом знатока утешить мать.
– Да обойду я вокруг тебя, – долгим взглядом она обвела помещение.
– Может, он какую-нибудь грязную одежду тут оставил, может, простирнуть надо бы…
В это время со стороны огорода послышались какие-то голоса. Я встала и подошла к окну. У самого начала огорода под ветвистым грабом приметила двоих. Один из них негромко свистнул. В ответ послышался еще один свист, но уже со стороны ворот. Это, видать, означало «мы здесь».
– Перекликаются, – мать сжала мою руку. – Дай бог, чтобы это были наши, но если эти шакалы, то как нам быть?..
– Уже ничего не можем сделать. Если будет плохо, будем кричать.
Там, в Ануаа-рху, точно услышат нас, если что…
– Ах, что мы наделали, что мы наделали… Куда я тебя притащила, чтоб света белого мне не видеть…
В это время до моих ушей дошла грузинская речь. Я поняла, что ничего хорошего нас не ждет, но побоялась сказать об этом матери. Но не могла не сказать, что если откроют дверь и она заговорит на абхазском, они могут сразу же выстрелить.
– Успокойся, могут с перепугу стрельнуть. Это они!
– Ун-нн-ан, чтоб я провалилась. Смерть свою здесь нашли. Я-то ничего, но с тобой что будет? Что же я, несчастная, наделала?.. – она так сильно сжала мою руку, что она вмиг онемела.
– Послушай, что говорят, ты же немного грузинский понимаешь.
Она приложила ухо к двери и стала внимательно слушать, потом приблизившись к моему лицу, зашептала: «Двое подошли со стороны ворот, но они ждут еще двоих, те должны подойти с задней стороны амацурты».
В эту же минуту опять повторился тот же свист.
– Пришли… – сказала я, глядя матери в лицо. Она опять прильнула к двери.
Раздался скрежет, кто-то передернул затвор автомата. За ним еще один… Они наготове, с трех сторон подходили к амацурте. Не прошло и минуты, как кто-то из них прикладом ударил по двери, распахнув ее настежь.
– Пастушье отродье, есть тут кто-то?! – задал один из них вопрос. …
Позже мать мне пересказала все, о чем они говорили.
– Да, нан, я с ребенком пришла, кое-какую одежду хотели забрать. Не стреляйте, нан, не стреляйте!
– Если так боитесь, что вы в лес подались? Выйдите и сдайтесь нам!
Все люди к цивилизации пришли, а вы обратно в леса подались!
Поняв, что опасности нет, трое заскочили внутрь. Включив фонарики, обвели нас глазами. Коптилку нашу тоже на стол поставили. Все трое были заросшими, как дикобразы. С ног до головы были увешаны оружием. Двое все еще не опускали направленных на нас автоматов. Третий подошел поближе.
– Притворяетесь, как будто еду, одежду ищете. Потом возвращаетесь и докладываете своим, что тут видели – о технике, сколько здесь солдат.
А они ночью нагрянут! Но великие воины Джабы Иоселиани знают, как с вами надо поступать!
Сказав эти слова, он сорвал с матери шаль и глянул ей в лицо.
– Ваши все что угодно, себе позволяют. Могут и в женской одежде заявиться. Да и ты, женщина, будь у тебя оружие в руках, пристрелила бы нас, не мешкая. Когда вы не понимаете или не хотите понять мудрых слов нашего Иоселиани, автоматом надо дать, да так, чтобы вы их проглотили, или чтобы они застряли в ваших мозгах навечно!
Сказав это, он с размаху ударил ее прикладом по спине. Мать рухнула, как мешок, наземь. Я с криком кинулась к ней. Он опять размахнулся, и я с силой сжала веки, чтобы не видеть удара… Но удара не последовало.
– Если цыплята подросли и от матери отделились, то с ними надо иначе поступать. Ты тоже оружие ищешь?! Или где наши позиции выведать хочешь? Потом пойдешь и своим дикарям, наверное, и расскажешь. Чтобы они козлиным пометом со своих охотничьих ружей по нам стреляли.
Как жаль, что ты еще дитя. Была бы постарше, мы смогли бы с тобой такое проделать, что ты навек бы нас запомнила…
Я навзрыд плакала, наклонившись к матери. Она так вцепилась в мои ноги, что никакая сила не смогла бы отодрать меня от нее.
– Делайте со мной что хотите, только ребенка не трогайте, – позабыв про себя и про свою боль, молила она их.
– Ты нам еще нужна! – обратился к ней ударивший ее гвардеец. – Там в курятнике кур заперли. Они, в отличие от вас, дома остались. Зарежьте их и приготовьте нам ужин. Сварите мамалыгу. Все твои закрома мы уже обыскали. Видать, ты неплохой хозяйкой была. Много чего предназначенного гостям нам досталось.
– Если б не это, то здесь ты больше не задержалась бы. К праотцам отправили бы, – глухо засмеялся долговязый бородач, размахивая автоматом перед носом матери. – Может, деньги и кое-какое золотишко перед уходом спрятала? Но об этом после хорошего ужина поговорим. Как десерт. Не только животы нам надо набить, но и карманы…
Бедная моя мама встала с моей помощью. Из курятника мы вытащили кур, зарезали их, почистили. В камине разожгли огонь. Сели по обе его стороны, медленно поворачивая над углями вертел с курами… Трое охраняли дом, трое сидели за столом. Водку пили, как чистейшую воду из родника. Беспрерывно чему-то смеялись. Все время Шеварднадзе и Ардзинба упоминали. Упоминали и Иоселиани, но тогда не смеялись.
Осторожничали, как идущие по минному полю, – видимо, боялись, что даже здесь, в тишине, кто-то их услышит. Может, друг друга тоже боялись. Мало ли что…
Когда еда была приготовлена, мы накрыли стол. Они позвали еще двоих с улицы, а одного оставили в охране.
– Не бойтесь, – сказал один из них, будучи в прекрасном расположении духа, – в такое время абхазы «коз доят»! Ха-ха-ха! Вы ведь понимаете, почему я при девочке сказал «коз доят»?!!
– Да, да, поняли. Пусть «доят»! Нам тоже бы здесь кое-кого «подоить»!
– Я сейчас подниму тост за всех тех патриотов, кто любит свою землю, – поднял стакан с водкой тот, кто вел себя как командир, – даст бог, совсем немного – и мы сотрем с карты Грузии название «Апсны». Шеварднадзе одним пальцем своим придавит его, как клопа. Только кровь на этом месте останется. И то, если богу будет угодно, пойдет ливень и смоет все! Ничего не останется!
– Аминь! Аминь! – довольные его словами подняли свои стаканы, громко чокаясь, остальные.
– Даже эти стаканы Мгеладзе доказывают, что здесь аборигенами являемся мы, грузины, мегрелы и лучшие из лучших – сваны. Сами стаканы здесь аборигены. Никогда не расколются. Не только чокаться ими можно.
Можно и по абхазской голове с размаху ударить, ничего с ними не будет.
– Абхазская голова и так пуста, ударишь стаканом – совсем все выветрится! С гор спустится, на море пойдет. Тогда кто все море очистит?!
Ха-ха-ха!!! Смех стоял гомерический.
– Где мы раньше были? Что в Цаленджихе потеряли, вместо того чтобы на этой райской земле жить? Спасибо Шеварднадзе. Если он сейчас здесь был бы, я, не побрезговав, поцеловал бы его зад! Да, да! Зад!
– И про Иоселиани не забудь. Это он подарил Гагру сванам! И здесь неплохо, но Гагра – это особенное. Лучшие рестораны, кофейни, девушки, автомобили, дома. Грузину на этой земле раздолье. Ничего с ним не случится, если от радости не умрет.
Иногда они кидали свои взгляды в нашу сторону, но заниматься нами пока им было некогда.
«Где интересно, наши ребята? Одного хватило бы, чтоб всех их здесь положить. Ах, Беслан, Беслан! Ты, наверное, сейчас в Ануаа-рху.
Тебе неведомо, что мать с сестрой тут в руках этих нечестивцев ждут своей участи…»
– Позовите сюда Гию тоже. Нечего нас охранять. Не от кого. Нас здесь сам бог под своим крылом держит! – допив полный стакан, главарь поставил его на стол. – Пусть Гия тоже поднимет тост за грузин. За князей Кавказа! И эта земля уже навсегда будет грузинской!
Они были настолько пьяны, что Гию позвали свистом.
– И вправду, нечего и некого бояться. По-моему, после вчерашнего в живых никого не осталось, – подсаживаясь к товарищам, поставил автомат в углу тот, кого называли Гией.
«Ануаа-рху, Ануаа-рху, да обойду я вокруг тебя! Прислушайся к ночи, прислушайся к ветерку. Передай нашим ребятам, что здесь нелюди нашу пищу едят, в нашем доме сидят. Если нет другого пути, то пусть и нас не пощадят. Пусть вместе с нами сожгут этот дом. Самое главное, чтобы они отсюда живыми не ушли…»
– Да здравствует наша славная Грузия! Да здравствует наш славный Иоселиани! Если бы не он со своими сванами, грузины дальше Гали не пошли бы. Наша кровь всегда была особенной! Героической! Еще не родился тот, кто как мы управляется с оружием!
– Если бы эти несчастные абхазята не встали против нас, если бы не вытащили бы свои доисторические ружья – палки-копалки, если бы сказали «и вам, и нам хватит этой земли», если бы не стали размахивать попугайским флагом...
– Кто сказал, что они несчастные? Разве не слышали, что вчера сделали с автобусом из Цаленджихи? На Тамышском мосту скинули в реку.
Все оружие забрали.
– Посмотрим, что они сделают с пятью автоматами. На их автоматный выстрел мы ответим танковым выстрелом!
«Ах, ребята, как вы сейчас нужны! Как удобно одним махом их тут прикончить… Ануаа-рху, если у тебя есть какое-то сверхъестественное начало, то примени его. Скажи нашим воинам, что удобнее случая не будет. Скажи им, что в нашей маленькой апацхе свили гнездо шершни.
Надо их здесь же сжечь!..»
– Мы не правы! – один из пришельцев оглядел товарищей, – мы тут едим, пьем, а эти две кошки со слюной во рту за нами наблюдают. Хоть кость какую-нибудь им бросьте!
«Пусть последним куском эта кость тебе будет. Слышали бы наши братья, показали бы тебе, кто тут кошки…».
– Не достойны они курятины. Побросали своих кур голодными, если б не мы – пропали бы. Вот водкой угостить можно. Может, расслабятся и расскажут нам кое- что интересное.
– Мы не пьем, нан. У меня головные боли, она еще мала…
– Тут вы не правы, – сказал тот, кто помоложе, с глазами бешеного вола. – Если хочешь напоить эту женщину водкой, то зачем ей ее же чачу предлагаешь? Все, что имеют абхазы, – для нас, грузин. Что еда, что выпивка, что земля. Бывало, приходилось, насилу это у них отбирали, но думаю, уже так не будет никогда… Эта женщина нам свою хлеб-соль показала, и мы ей свою покажем. Если даже не такую, как водка второй перегонки, но свою…
– Как же ты прав! – обрадовался рядом сидящий. – Только чья будет крепче? Своя-то должна быть такой крепости, что и у птички голову снесет.
– О чем они? Хотят нас напоить? – я прильнула к матери.
– Успокойся. Я сделаю все, что велят. Главное, чтобы с тобой все было нормально…
– О чем говорят?.. Убить нас хотят?
– Пока решают.
Я знала, что хорошего от них не стоит ждать, но такое…
– Гия! – крикнул все тот же парень, – принеси мне мгеладзевский стакан!
– Мигом! – вскочил тот. – Мне прополоскать?!
– Я сам. Только если она до дна не выпьет мою «водку», то на глазах ее котенка придушу! – С трудом поднявшись на ноги и, повернувшись к стенке, наполнил стакан тем, что он называл «моя водка»…
Меня как будто током ударило. Зарывшись головой в колени матери, разревелась.
– Твоя водка нам по душе. Теперь ты нашу должна попробовать. Подними тост за все, что хочешь. Имеешь право выбора. Только стакан должна опустошить. Водка сванская. Чиста как слеза…
Один из сидящих направил на меня дуло автомата, но другой, отодвинув его, вытащил нож со сверкающим лезвием.
– Если в течение трех минут ты не выпьешь, вместо этого кровь своей пигалицы попробуешь. Сама выбирай, что тебе будет во благо!
– Пусть лучше убьют, но не смей! – застонала я.
Она, вырвавшись из моих рук, схватила стакан.
– Всевышний, покарай тех, кто меня, женщину, мать, заставил испытать такое! Ели ты есть на свете, то громом и молнией разорви их здесь же!.. – выпалила она на абхазском и, выпив содержимое стакана, кинула его в огонь.
Думаю, их гомерический хохот достал все уголки села, с таким удовольствием они это восприняли.
– Теперь вы свободны, – подошел поближе к нам молодой парень, – только там, куда вы придете, расскажите всем, что каждого, кто придет к нам, мы будем поить такой «водкой», или же вниз головой в землю зароем. На выбор. Тебя мы ради этого крысенка пожалели. Пошла по «легкой статье». Сваны всегда хлебосольны. Да будет тебе это в угоду! – с силой распахнул дверь, давая нам выйти наружу.
Я рывком потянула мать, и мы выбежали из амацурты в темноту ночи.
Пробежав по огороду наискосок, начали подниматься вверх. Мать, прижав меня покрепче к груди, прошептала: «Сердце подсказывает – наши ребята за все отомстят… Отомстят…»
…Мы обо всем рассказали нашим, которых встретили по дороге.
Когда добрались до верха холма, нашему взору предстало то, что оставили позади. Наша амацурта светилась тысячами огней среди ночи – так она горела.
– Попали, попали!!! – до меня донесся знакомый голос.
– Это Беслан, Беслан! – мать с силой сжала мои пальцы, – если бы тебя эти шакалы сожрали, то куда бы я делась?!
…Позже мы узнали, что это действительно Беслан из гранатомета спалил нашу амацурту. Он не разрешил своим бойцам окружить «иоселиановских воинов-героев», побоявшись, что будут жертвы с нашей стороны. Сказал: «Закончится война. Построим еще лучшую. Нынче наш дом – это Ануаа-рху». Сам и произвел тот единственный выстрел.
Спустя всего лишь месяц он погиб, защищая свой «новый дом – Ануаа-рху». Мой единственный брат… С того места, где он похоронен, видна сопка Ануаа-рху, израненная «градами», минометами, пулеметами, всеми видами оружия. Весной эти раны затягиваются зеленью, травой. Кажется, что здесь никогда никакой беды не было. Сколько раз переходила она из рук в руки! Сколько раз прекрасное местечко Ануаа-рху становилось настоящим адом для завоевателей. Сколько раз наши мальчики проливали здесь свою кровь ради свободы. Когда они отвоевывали его у врага, то радости было столько, как будто всю Абхазию отвоевали!..
У всех у нас, у матерей, сестер, отцов есть своя боль. Мы стараемся ее унять и не показать, но не получается. Сколько боли у Ануаа-рху!
Вершина холма тоже старается, укрывшись весенней зеленью, спрятать свою боль. Старается выглядеть красивой, как первоклассница в белоснежных бантах. Все ждет, когда же возьмут ее за руки и поведут туда, где нет боли и слез…
Перевел с абхазского Виталий Шария
