За окном неслышно моросит мелкий зимний дождь, вокруг буфета мирно готовится ко сну город, внутри тепло и уют, ароматы специй, свежей зелени, молотого кофе. В душах радость и свет, мир и покой, слух ласкают негромкие, задушевные слова тостов. Откуда-то, из-за буфетной стойки, на волне радио Бейрута тихо, потрескивая от эфирных помех, синкопирует чей-то бархатный саксофон.

Буфетчик приносит всё новые бутыл­ки с вином, и понемногу виртуоз Бахус всё нежнее, но настойчивей касается пальцами самых сокровенных струн внутри каждого из друзей. Как говори­ли древние, истина в вине.

И вот один из них решается:

– Дорогой, ведь знаешь, что ты для меня как родной брат, я горжусь тобой, ты добрый и весёлый человек, состояв­шаяся личность, у тебя высшее образо­вание, прекрасная, «хлебная» работа. Родителей твоих знает и уважает весь город. Тебе тридцать шесть лет, так обрадуй, наконец, всех близких своих – женись! Причем, не пытайся разъяснять мне причин твоего холостяцкого состо­яния, и тем более не подводи под него философскую базу, просто дай слово, что женишься, в самое-самое ближай­шее время, поклянись, наконец!

Последние слова рождаются вместе со слезами на глазах, и, естественно, лукавый Бахус старается, чтобы они дошли до самого сердца друга. У того тоже влажнеют глаза, он берёт руку приятеля в свою и произносит с при­дыханием:

– Торжественно клянусь, и пусть сви­детелями будут все, кто в зале. Более того, я постараюсь сделать это сейчас, не откладывая в долгий ящик. Ты пом­нишь моего армейского друга, который живёт в районе Мархаула, мы с тобой были у него в гостях, когда я вернулся из армии. Так вот, не знаю, сохрани­лось ли это в твоей памяти, но там был ребёнок, его сестра. Она путалась у нас под ногами, всем улыбалась и про­силась на колени. Тогда ей было два или три годика, сейчас соответственно лет восемнадцать, понимаешь, к чему я клоню? Породниться с семьей армей­ского друга было бы для меня огром­ным счастьем.

Прямо сейчас мы выдернем из дома Аркадия, у него машина, затем заедем за Эдиком и рванем в Мархаул, сватать­ся! Эдик хоть разгильдяй и бездельник, но внешне он самый представительный из нас, да и говорить умеет, только не­обходимо направить его способности в нужное русло, подсказать тему. Итак, по коням!

– А вдруг её уже выдали замуж?

– Исключено, я бы знал это одним из первых, а на свадьбе сидел бы на по­чётном месте. Нет, пока она невеста, что очень кстати. У них, правда, очень строгий отец, человек высокой морали и патриархальных взглядов, чтущий и соблюдающий традиции предков, и при этом резкий и непредсказуемый. Он, по сути дела, глава большого и ува­жаемого рода в Абхазии, и так просто любимую дочку замуж не выдаст, нуж­но будет сватать её по всем правилам. Правда, он знаком с моим отцом и ува­жает его, ну и к тому же я сослуживец и друг его сына, так что шансы у нас есть! Буфетчик, счёт!

Спустя полчаса белая «Волга», шипя шинами по мокрому асфальту, рассекая потоки воды, прорывалась из города по ущелью, параллельно стремящейся к морю бурной горной речке, только в противоположном направлении, в село Мархаул.

В машине получали последние на­ставления свежеиспечённые сваты. Жених судорожно вспоминал, что ему известно о будущем тесте, что могло бы помочь при сватовстве.

– Так вот, Эдик, вся надежда на тебя, говорить будешь солидно, медленно, подбирая весомые слова, выказывая хозяину дома безмерное уважение, но при этом с чувством собственного до­стоинства, ты это умеешь, только не напивайся, молю тебя. Да, хозяин дома известный охотник, он любит эту тему, но он профессионал, так что будь осто­рожен, не сболтни глупость. И потом, ему льстит, когда гости справляются о его родственниках. Я помню, за столом в его доме несколько раз прозвучало имя Эпросуме, запомни его на всякий случай.

Через некоторое время автомобиль остановился у массивных ворот, за ко­торыми смутно просматривался боль­шой частный дом. В некоторых окнах горел свет, значит, в доме не спали. Водитель несколько раз посигналил, и из дома, держа над головой плащ- палатку военного образца, выглянул какой-то мужчина, пробрался, обходя лужи, к воротам и открыл их. Это был армейский друг нашего жениха. На­верное, неожиданный, поздний визит сослуживца, да ещё в компании строго одетых, солидных мужчин, вызвал у хо­зяина некоторую тревогу, но она тут же улетучилась, когда друг, широко улы­баясь, раскрыл объятья.

Прибывших гостей ввели в дом, и на­чалась обычная для подобных случаев праздничная кутерьма, ибо по законам кавказского гостеприимства гость в доме – всегда праздник.

Женщины суетились на кухне, одно­временно накрывая стол, мужчины в подвале распечатывали бочонок с ви­ном, гости же оказались в сфере вни­мания главы семейства, который, как и все остальные домочадцы, пока не знал об истинной причине столь поздне­го визита и с удовольствием потчевал друзей сына тутовой чачей собствен­ного производства, поданной, как по­ложено, с орешками, аджинджухом и сушёной хурмой.

Конечно же, гостям представили и дочку хозяина. Она оказалась скром­ной, хорошо воспитанной, с доброй улыбкой, но очень некрасивой девуш­кой, о которых говорят «никакая», и которые, как правило, выглядят под­ростками, маленькими девочками, даже в восемнадцать или двадцать лет. К тому же у неё была плохая кожа, по­крытая мелкими прыщами, но это уже не волновало визитёров, даже того, кого, по идее, очень даже должно было волновать, ведь это были не смотрины, а самое настоящее сватовство!

Пока готовилось угощение, сын хозя­ина облачился в свою плащ-палатку, и пошёл пригласить на застолье, как того требовал обычай, ближайших со­седей, так что примерно через полчаса, как раз к тому моменту, когда все яства были приготовлены, пришли трое по­жилых людей, друзья хозяина дома.  

Всех церемонно, с почтением усади­ли за стол, и хозяин, пока не избрали официального тамаду, поднял первый тост, поблагодарив гостей за внимание к его семье, за столь приятную встречу, и пожелал процветания всем присут­ствующим.

Потом слова попросил Эдуард и, изви­нившись, объявил об истинной причине визита. Его сообщение вызвало, есте­ственно, некоторый переполох, однако хозяин дома, будучи человеком мудрым и решительным, резонно заметил, что, в конце концов, традиции сватовства не прописаны настолько подробно и дог­матично, чтобы усмотреть в сегодняш­ней ситуации их нарушения. В конце концов сваты на месте, а обычный для таких случаев семейный совет, с при­влечением старейшин рода по линии невесты, сейчас, с учетом реальностей, может быть представлен соседями, зре­лыми и уважаемыми людьми, мнение которых для хозяина дома является не­пререкаемым.  

И началось удивительное таинство сватовства!

Описать точно, как протекало кон­кретное в нашем случае действо, зада­ча трудновыполнимая, ибо восстанав­ливать события давно ушедших дней мне приходится, опираясь на чужие, услышанные когда-то описания собы­тия, вынимая из дальних уголков памя­ти всю реальную, а, возможно, слегка приукрашенную рассказчиками инфор­мацию.

Сценарий кавказского сватовства прекрасно укладывается в формулу русской поговорки – «У нас купец, у вас – товар», и развивается действие (так и подмывает сказать – спектакля, но обычно слово «спектакль» подраз­умевает некую искусственность, даже фальшь происходящего, а мы имеем дело с Великим и Искренним искус­ством импровизации), в философском русле именно этого заданного направ­ления.

Каждая речь сватов, а произносит их назначенный содружеством Эдик, являет собой искусно составленный дифирамб, панегирик семье, родите­лям, многочисленной родне, неземной красоте невесты, ангельскому смире­нию и добродетели, её наверняка вы­дающимся талантам будущей хозяйки дома, ибо не может не быть святой и одновременно земной девой та, что ро­дилась и выросла среди красот предго­рья, на берегу своенравной красавицы реки, в доме уважаемого, бесстрашного и мудрого, известного всей республике человека!

Но и ведь наш жених – парень не про­стой, «не на улице найденный», краса­вец мужчина, дипломированный специ­алист, из хорошей семьи, да и любовь к своей невесте, сестре ближайшего дру­га, носит в сердце своём столько лет, и разве у кого-то хватит жестокости отка­зать двум рвущимся друг к другу серд­цам, в стремлении соединиться!

– Конечно, – подхватывает эстафе­ту один из соседей, – разве вы види­те за этим столом, в доме уважаемого, справедливейшего человека, жестоких людей? Нет их, но, согласитесь, роди­тельская душа должна быть стопро­центно спокойной и уверенной, что вручает судьбу цветка своего горного, выхоленного и обласканного теплом материнского и отцовского сердец, в добрые, чистые руки надёжного и по­рядочного человека. Конечно, мы зна­ем его семью, это честнейшие и благо­роднейшие люди, и мы уверены, что и они не возражали бы, чтобы наследник их обстоятельно и убедительно доказал серьёзность и продуманность своего решения присутствующим здесь близ­ким невесты.

Ну, а пока, суть да дело, дорогие то­сты продолжаются. Да они, по большо­му счету, и не прерывались, ибо гармо­нично вплетены были в ткань, в суть происходившего.

Бедная девочка, кто знает, что твори­лось сейчас в хрупкой и ранимой душе её, какого решения ждала она от судь­бы, сидя в одиночестве в своей комна­те. Парадоксально, но никто и не думал интересоваться мнением человека, чья судьба решалась сейчас за празднично накрытым столом!

Застолье продолжалось, становясь все более динамичным и шумным, вино лилось, как говорится, рекой, эмоцио­нальный пик, видимо, был уже прой­ден, и стороны всё больше и больше об­суждали вопросы организационные, по сути дела, технические, ну, например, можно ли отпустить невесту со сватами для представления родителям жениха, прямо сегодня ночью или ждать до зав­тра, или всё-таки отпустить, но с дру­зьями отца невесты, с моментальным последующим возвратом домой, и так далее и тому подобное.

Счастливый жених возбуждённо по­тирал руки и незаметно под столом об­менивался с друзьями быстрыми хлоп­ками ладошек, на «дай цац», всё, мол, отлично! И всё действительно шло от­лично!

Ну а потом произошло то, чего весь вечер так боялся жених. Помните на­ставления в автомобиле и фразу: «Эдик, молю, только НЕ НАПИВАЙСЯ»!

Но попробуй-ка не напиться, если в тебе стаканов тридцать густого и терп­кого домашнего вина, плюс ещё при­личное его количество, выпитое из огромных рогов тура, подстреленного охотником, отцом невесты! То-то же! И я о том же!

Самое обидное, что драматическую, а правильнее сказать, трагическую пере­мену в поведении Эдуарда мог заметить только человек, знающий Эдика очень хорошо, ибо перемена эта со стороны была практически не заметна. И же­ниху, увы, предстояло, её увидеть во­очию, без права что-либо изменить.

Эдик же неожиданно снял галстук и потер переносицу. Для знающих это означало только одно: Эдика сейчас «понесет»! И Эдика действительно по­несло!

Первое, с чего он начал, сняв галстук, так это недопустимо фамильярное об­ращение к хозяину дома – «братиш­ка»!

Потом выяснилось, что Эдик-то, ока­зывается, – профессиональный охот­ник, и в его коллекции в виде чучел значатся штук пять или шесть подстре­ленных им горных козлов и еще один крокодил, добытый во время африкан­ского, ну как его, ну да, сафари. (Здесь нужно напомнить, что действие рас­сказа происходит в начале шестидеся­тых, и не о каком сафари речи не могло идти. А что касается горных козлов, из­мышления Эдуарда разбивались о тот простой факт, что подстрелить горно­го козла считалось у охотников фактом проявления величайшего мастерства и везения, ибо горный козёл обладал свойством взбираться на такие верти­кальные склоны, куда даже ящерице или змее был путь заказан, а уж спу­стить тушу вниз, чтобы потом сделать чучело, априори было ложью, а ложь и бахвальство, как известно, настоящие охотники не терпят!)

Хозяин дома заметно помрачнел, и, наверное, чтобы поднять ему настрое­ние, Эдик вдруг спросил:

– Кстати, братишка, как поживает Эпросуме?

Реакцией на вопрос была кривая улыбка и ответ, что с Эпросуме всё в порядке, и какое счастье, что сват по­беспокоился о здоровье родственников невесты.

Далее главный сват вдруг начал вставлять в свои речи странные слова, типа: самосвал, паровоз, эшелон, при­чём говорил он без остановки, не давая возможности вставить слово никому из присутствующих, периодически спра­шивая хозяина дома, так как же пожи­вает Эпросуме.

Это сейчас речь, засорённая слова­ми вроде «блин», не вызывает удив­ления, а тогда всё было устроено по-иному!

Итак, глава семьи всё более и более активно мрачнел, а Эдик всё говорил и говорил. Помните Энди Таккера из «Треста, который лопнул» О^,Генри? Так вот, по моему мнению, Энди отдался необъяснимому, великому искушению пофилософствовать, противопоставить свою чистую, спрятанную очень глу­боко внутри грешного тела душу жал­кому, низменному, окружающему нас миру людей, и это стало доминантой его безумной, казалось бы, речи, а всё остальное, в том числе, успешный его с Джефом Питерсом бизнес, являлся лишь прахом у ног человечества.

Эдик же действовал гораздо призем­лённей, чем Энди Таккер, его просто НЕСЛО, и останавливать сей полново­дный поток было бесполезно, поэтому все с замиранием ожидали развязки. И она наступила.

Продолжая рассказывать о своих охотничьих достижениях, Эдик, снова прервавшись, спросил, так как же на самом деле поживает дядя Эпросуме, как он себя чувствует, эшелон, едрёна мать?

В зале вдруг над празднично накры­тым столом нависла тревожная, нео­бычная тишина, затем поднялся хозяин дома и сквозь зубы произнёс:

– Время позднее, пора расходиться, ответ же по существу мы дадим позд­нее!

Подобная фраза была немыслимой, по сути дела хозяин дома нанёс несмы­ваемое оскорбление своим гостям, фак­тически выгоняя их вон!

Вновь возникла пауза, которую по­пробовал нарушить ГЛАВНЫЙ сват:

– Так как же насчет дяди Эпросу­ме?

Видимо, это стало последней ка­плей!

– Оскорбляя жениха и его родителей, я рву и собственное сердце, но, вряд ли, сынок, ты когда-нибудь женишься, имея таких сватов! – с болью в голосе произнес хозяин дома. – Но этому му­даку Эдуарду, сидящему здесь, можете передать, что Эпросуме никакой мне не ДЯДЯ, а моя троюродная ТЁТЯ, от­вратительная старая дева, живущая на этом свете уже девяносто два года и от­равившая жизнь всей своей родне. Вот так!

На следующее утро, до рассвета, дру­зья зашли за Эдуардом, подняли его из постели и отправились «поправлять здоровье» утренним хашем (естествен­но, с положенными ста граммами).

Никто никого ни в чём не упрекал, и вчерашние события в разговорах стара­лись не упоминать. Только когда, «обя­зательные» сто граммов превратились в четыреста, Эдуард тяжело вздохнул и произнес негромко, как бы только для себя самого:

– Как же я мог так проколоться, ведь я уже слышал это имя – ЭПРОСУМЕ, это на самом деле просто местный вариант греческого женского имени ЭФРОСИ­НЬЯ!!!

– Бог с ней, с этой Эфросиньей, но если ты помнишь, Эдик, то постарайся объяснить, что означали твои электро­возы, эшелоны и так далее?

– Но вы ведь сами просили употре­блять слова солидные и весомые, а весомые – значит, тяжёлые, а что есть тяжелее самосвала или эшелона, а? По­жалуйста, налейте ещё водки.