У Светланы Максимовой давние связи с Абхазией. Она с юности дружит с абхазскими поэтами, с удовольствием знакомится с культурой и традициями нашей страны. Не­давно в Абхазском государственном драматическом театре им. С. Я. Чанба прошёл творческий вечер Светланы Мак­симовой, Гунды Квициния и Гунды Саканиа, подаривший немало ярких впечатлений любителям поэзии. Предлагаем вниманию читателей интервью, которое поэтесса дала корреспонденту газеты «Республика Абхазия».

– Света, всегда приятно видеть тебя в Абхазии, не­вольно вспоминаются годы нашей учёбы в Литератур­ном институте, хотя учились мы не на одном курсе.

– Да. Это было незабыва­емое время. Дружба с Гун­дой Саканиа, как ты знаешь, у меня продолжается по сей день.

– Твой донецкий цикл сти­хотворений, который вошёл в книгу «Сердце Феникса», написан в течение несколь­ких лет. Это все стихи из до­нецкого цикла того време­ни?

– Нет. Их очень много. Я вообще думала, что это будет отдельная книга, но издавать книги всегда непросто. Для книги «Сердце Феникса» я выбрала самое важное для меня. Я хотела, чтобы в ней были стихи не только про во­йну. Она состоит из четырёх разделов: «Солнцестояние сердца», «Жажда преображе­ния» (сделала так, чтобы был момент преображения – как центральное звено), «Преоб­ражение боли» (из донецкого дневника 2014–2016 годов) и завершает «Преображенное яблоко». Я хотела вывести своими стихами из этого жут­кого состояния неопределён­ности, тревоги к чему-то свет­лому, хорошему, но, очевидно, не получилось.

Вначале я писала эти стихи, чтобы спастись как-то, по­тому что происходящее было для меня просто безумием: ну как это возможно, чтобы Украина бомбила Донбасс, как это возможно вообще?! Причём ты осознаешь, что это не какой-то там бандитский налёт, а делается восемь лет целенаправленно. В первое время не верилось, что это может затянуться, смириться было трудно, всё внутри вос­ставало против такой ситуа­ции и выливалось в стихи, тем самым принося хоть какое-то облегчение. В те годы много чего происходило, потом были Минские соглашения, которые вроде никто не соблюдал, и так тянулось восемь лет. Я пи­сала, чтобы можно было хотя бы как-то дышать.

– Писала – и это приноси­ло облегчение? Когда вы­говоришься, самые чёрные краски жизни становятся не такими мрачными.

– Да, да. Я жила тогда в Го­лицыно, в Доме творчества. Когда такое страшное проис­ходит на твоей малой родине, а ты один, находишься вдали, в уединении, не с кем даже по­общаться, излить свою душу, это очень тяжело, ты начина­ешь задыхаться, и остаётся только писать и писать.

– Значит, ты в этот период не находилась в Донецке, а будучи вдали переживала за то, что происходит там?

– Какое-то время да, но я по­стоянно ездила к маме в Ма­кеевку. В 2018 году мама сло­мала ногу, и я переселилась к ней. Она ушла из жизни в 2019 году, я её похоронила и в конце года уехала с тем, чтобы вер­нуться на годовщину, но так и не смогла, началась пандемия, потом война. А в тот момент, когда я бывала у мамы, мне, к счастью, не довелось застать обстрелы, но я видела по­следствия того, что там про­исходило. Когда я, особенно в первый раз, в апреле ехала на поезде на день рождения мамы, видела по дороге уже от Ростова на фоне цветущих садов дымящиеся, обугленные остовы домов, разрушенные хаты. Эта страшная картина произвела на меня сильное впечатление. На тот момент в отличие от прифронтовых районов Макеевка не сильно пострадала, она как бы при­крыта Донецком, находится немного с тыловой стороны. От Макеевки до Донецка 20 минут езды, но был сильный обстрел в 2014 году. В Донец­ке старались всё быстро вос­становить, тут же стеклили окна, убирали завалы. Люди из прифронтовых районов приезжали сюда, чтобы про­сто отдохнуть, полюбоваться городом. А сейчас повсюду большие разрушения, это де­лать просто невозможно.

– Есть у тебя близкие, ко­торые пострадали в резуль­тате войны?

– Моя мама. Она на ногах перенесла несколько инфар­ктов. Она рассказывала, как у неё схватило сердце, когда она бежала в подвал во время оче­редного налёта. В 2019 году, когда её положили в больни­цу, врачи сказали, что сердце её износилось. И это послед­ствия войны.

Как только всё началось, многие мои знакомые сорва­лись с места, уехали. А близ­кая подруга осталась в Донец­ке. Её младшая дочь родила близнецов, говорит, мол, куда я со всем семейством? И сей­час она там. Я поддерживаю с ней связь.

– Насколько я знаю, тебе никогда не была близка тема войны, превалировали дру­гие темы.

– Да. Совершенно не близка. Я же была человеком немного такого мистического, эзоте­рического плана, в каких-то других эмпиреях витала: при­рода, философия, мистика в хорошем смысле, в смысле метафоры, переосмысления, преображения такого чисто поэтического. И это (военные события) был для меня абсо­лютно новый период, в том числе в творчестве.

– Жизнь внесла свои кор­рективы?

– Да.

– Что бы ты хотела ещё сказать в своём творчестве? Есть то, о чем ты мечтаешь, что ты обдумываешь, что зреет внутри тебя и ты хо­чешь высказать? Может, это какое-то глобальное произ­ведение или особое стихот­ворение, которое ещё не вы­лилось на бумагу?

– Я сейчас не просто нахо­жусь в кризисе, у меня надлом души. Если тогда, те восемь лет, я хотя бы писала и у меня ещё много черновиков оста­лось с той поры, то теперь, с февраля, я ещё и писать не могла, какая-то оторопь, такое оцепенение, ведь, вообще, не­понятно, когда и как это всё закончится. Только в Сухуме я стала снова писать стихи, и они звучали на вечере в Абхаз­ском театре.

Самое счастливое время моей жизни – это пять лет уче­бы в Литературном институ­те. Я могу это сказать сейчас, оглядываясь назад. Я очень хотела туда поступить, и очень долго у меня не получалось по разным причинам. И вот мои стихи заметили, хотя я совсем не московский поэт. Это была середина 80-х годов, когда немного сменился угол зре­ния и диапазон восприятия, в том числе и поэтический стал шире. Тогда стало выходить много коллективных поэти­ческих сборников, и у меня просили для них стихи. Была такая довольно известная мо­сковская поэтесса, ныне по­койная, Ольга Чугай, которая прочитав меня, однажды ска­зала, что у неё есть ощущение, что мои стихи из какого-то эпического сказания, где пове­ствование идёт и развивается. Она посоветовала соединить их и посмотреть, что получит­ся. И я вдруг поняла, что это действительно так. Собрала стихи в одно целое, и они, зна­ешь, как электрическая цепь, соединились, и пошёл ток. Ещё в первые годы учёбы я на­писала поэтическое сказание о мифах древних славян. И вот оно все эти десятилетия лежит неопубликованное. Как-то в одном детском издательстве меня попросили расширить произведение, вставить в него и прозаические сказки. Мне показалось это интересным. Я начала над ним работать, оно приобрело уже другой формат, но издательство разорилось. И вот сейчас я думаю завершить произведение, но оно уже бу­дет не только поэтическое, а сказочно-мифологическое сказание, в котором отразится и что-то из современности, но не напрямую.

– То есть ты уже видишь завершённым это сказа­ние?

– Да. Я его чувствую. Есть у меня и много прозы, которую хотелось бы опубликовать.

– А как ты решаешь про­блемы с изданием книг, ведь сегодня это сделать не так просто? Как это сейчас про­исходит в России? Кто-то даёт гранты?

– Это сложно. А я стою на обочине всех литературных процессов и тусовок, поэто­му мне ещё сложнее. Книга «Сердце Феникса» издана при поддержке Министерства культуры и поддержки Союза российских писателей. Они дали грант на книгу, и поэтому удалось её издать.

– Каково твоё мнение о современной поэзии? Есть перспективные молодые ав­торы? Кого бы ты выдели­ла?

– Есть такая поэтесса, журна­лист Анна Долгарева. Я читаю её стихи, наблюдаю за её твор­чеством. Она сейчас все время находится в Донбассе.

А так в основном авторы, с которыми я общаюсь, уже не считаются молодыми. Во­обще, дело не в том, о чем се­годня пишут, в поэзии это всё равно, а как пишут. В совре­менной поэзии наблюдается желание большой раскованно­сти, желание как бы соединить свободный стих с рифмован­ным, расшатать классическую силлабо-тоническую систему. Иногда получается интерес­но, а бывает совершенно ни на что не похоже.

– А ты приветствуешь та­кие эксперименты?

– Я приветствую, если это как художественный приём выливается в нечто стоящее, если автор выдержал какую- то гармонию, и получилось что-то действительно инте­ресное, завораживающее. Но таких примеров очень немно­го. Вот Анна Долгарева пишет не репортажи с места событий в бою, а просто о судьбах лю­дей, и в её произведениях на­блюдается попытка новой ин­тонации. Иногда получается, иногда нет, но это интересный поэт. Она из Харькова, позже переехала в Питер. Её люби­мый человек, когда начались известные события на Украи­не, ушёл на фронт и погиб в 2015 году. Анна поехала туда с желанием тоже погибнуть, но выжила и стала военкором и волонтёром.

– Света, что в твоей жизни значит Абхазия?

– Это, прежде всего, мои друзья, которые ждут меня здесь всегда, поддерживают во всём. Это большой, краси­вый, уютный и родной дом, где всегда тепло и уютно. Это благословенный край, которо­му я всегда желаю всего само­го доброго, мира, силы духа и процветания.

– Спасибо!

Интервью вела Лейла ПАЧУЛИЯ