***
... И этот сон мне снится год за годом –
Пророчески-реально нестерпимо...
Сожжён посёлок,
словно мимоходом,
разрушен город
в выжженной степи.
А сон всё снится...
И ребёнок... – вот он! –
в оконной раме вечного ТV –
бредёт, ногами
пепел загребая,
и зорко смотрит
в дымный горизонт.
Под ним – земля сожженная, нагая...
В молитве искажен и ров, и рот...
Но в тишине не слышно «Авва Отче...»
Век двадцать первый...
Угли многоточий...
Неведомо который час и год...
Сеть порвана...
И город обесточен...
Дитя в степи космической бредёт...
***
Преображение боли
в то, о чем не сказать, –
в небо над полем боя,
где открывают глаза,
смертно обнявшись двое.
Как хорошо им обоим
больше не убивать.
Преображение боли
в песню, что пела мать.
Клонится над тобою,
тянется поцеловать...
«Спой мне, родная,
спой мне, –
шепчет в степи трава, –
в этой пустой обойме
только любви слова...»
Мертвого слышит мёртвый,
Ну, а живой едва ль...
Так мне сказала мама
и повторила сестра
возле сожжённого храма
взорванного родства.
***
Древо рода...
Взорванные корни...
Радиус действия взрыва –
пять поколений...
Я ставлю гильзу
на подоконник,
сквозь неё прорастает ива –
ива без тени.
Тень сгорела
у речки Кальмиус,
что рассекает Донецк
артерией.
Здесь я выросла...
Здесь досталась мне
Песнь песней
на славянском дереве.
Здесь открылась
в разломе века
суть ответа, с небес идущего:
если нация превыше
человека,
Бог вычеркивает
её из будущего.
***
Залечи эту рану, Боже,
на моей душе.
Положи на неё подорожник
и тени стрижей,
что снуют над водою низко
перед самой грозой.
И ещё не забудь монисто
с детской слезой.
Исцели пепелища, руины
и неправый путь.
Положи эту гроздь рябины
на пробитую грудь –
там, где стон безымянный
длится
из раны сквозной...
А потом разорви монисто
с детской слезой.
***
Возможно всё понять
через любовь.
А через ненависть лишь
в цезари прорваться.
Возможно всё простить
через любовь.
А через ненависть –
в истории остаться.
Возможно, всё пройдёт...
И эта боль
опять начнёт душою
называться.
***
Одноклассники мои
полегли в родной степи
в нашем двадцать первом веке.
Не кочевников набеги,
не копыта злой орды –
только я... – и только ты...
Сотни тысяч нас таких же...
Так же, как всплывает Китеж,
так в степи –
всплывает космос,
где расстрелянный подросток
обнимается с убийцей,
что расклеван чёрной птицей.
Чёрный ворон,
что ты кружишь?
Ты зачем с убийцей дружишь?
В небе малое дитя
говорит: одна ладья
нас везёт к иному брегу.
Я – весло, и он – весло...
Нужно вычерпать всё зло,
всё до днища... – из-под Донца,
чтобы не погасло солнце.
А в степи всплывает – космос,
где живёт в скопленье
звёздном
каждый павший в каждом веке.
Только ворон в человеке
сердце все клюёт... клюёт...
Перелёт... И недолет...
