Никогда не забуду, Алхас, как ты вскочил после этой зловещей вести, как будто тебя окатили кипятком. Это когда друг твой Дима сообщил, что грузинские войска вошли в Сухум на танках. Меня тоже буд­то опалило огнем. Ты это заметил. Ска­зал мне всего несколько слов, но с таким нажимом: «Уезжай как можно скорее!» Я даже не спросила, с кем ты, куда. Сразу догадалась, что вместе с друзьями пой­дешь туда, где стоит Абхазская гвардия, что будешь искать оружие. «За меня не беспокойся!» – сказала я твердо, боясь, что моя суетливость может тебя задержать. Ты вылетел из дому, как стрела… Следом за тобой, собрав попавшие под руку вещи, и я выбежала на улицу. Соседи будто жда­ли моего появления – разом высунулись из окон. Большинство из них были грузина­ми. Позже мы узнали, что многие были в курсе грядущих дел, но молчали, а потом встречали госсоветовские танки с цветами и радостными криками. Но нам-то откуда было это тогда знать? С самого начала, с того времени, как мы поженились, они де­лали вид, что безумно нам рады. И твоя, и моя родня были в восхищении оттого, что у нас такие хорошие соседи. Не знали они, что эти улыбки были показушными, а души этих соседей – черными от нена­висти.

…Ушел ты, ушла и я, оставив наш лю­бимый дом, нашу квартирку. Слезы души­ли, потому что эту квартиру ты получил от работы спустя месяцев пять после нашей женитьбы. Она была однокомнатной, но своей. Это был наш очаг. С каким трудом квартира тебе досталась! Была мала, но мы говорили, что пока нам и такой хватит.

…Из города я выехала с подругой. В Гу­дауте была среди своих, но на сердце не было ни минуты покоя. Моя мать все вре­мя говорила, что мое беспокойство вредно малышу в утробе больше, чем мне самой. …Почему богу было угодно оставить его без отца, почему не тебе его пришлось вос­питывать?..

Почему?.. Почему тебе и твоим друзьям ценой собственных жизней пришлось ис­купать вину тех, кто тогда стремглав удрал от опасности? А когда война вошла в свою завершающую стадию, когда это стало ясно и понятно, они начали присылать в качестве гуманитарной помощи муку, са­хар и кое-какие копейки, таким образом открывая себе путь домой.

…Дней пятнадцать после грузинского вторжения я о тебе ничего не знала. На шестнадцатый день нам сказали, что ты находишься в Нижней Эшере, сидишь в окопах. И что несколько раз переходил на ту сторону Гумисты – как ты говорил, «да­вал покой сердцу». Но разве несколько по­ходов в стан врага тебя могли успокоить, когда долгожданный дом твой и любимый город твой были осквернены, когда ко все­му, что ты любил, прикасались руки чужа­ков.

Большим беспокойством для тебя и тво­их друзей было то, что у вас не было до­статочно оружия. Даже то, что вас было немного, не так тревожило, как отсутствие оружия. Сколько раз с грустью вспомина­ли о том, что оружия вам было обещано в достатке. Однако…

Однажды, когда казалось, что ночь ни­когда не закончится, ты пришел домой с друзьями. «Можете побыстрее сварить нам мамалыгу?» – отозвав меня и сестру, спросил ты шепотом, так чтобы твой голос не услышали старшие.

«Мигом», – сказала сестра и выбежа­ла.

Ты и твои друзья ели поспешно. Зная, почему вы так торопитесь, мы быстро со­брали вам в дорогу кое-какую снедь. У дверей ты так поглядел на меня, что поня­ла: хочешь что-то сказать. Вышла за тобой во двор. Если бы за те шесть месяцев, что я с тобой прожила, не привыкла к твоим интонациям, то не смогла бы расслышать шепот, которым ты говорил: «Старайся не переживать, это ЕМУ мешает!..». Чтобы подбодрить тебя, я улыбнулась. На самом деле мне хотелось расплакаться. Но вытер­пела, пока ты не вышел за ворота. Хотела сказать, что твой наследник вот-вот по­явится на свет, но сдержалась.

«Должен быть сын! – улыбнулся мне ты, быстрым шагом уходя от меня. Я, почув­ствовав, что ты сказал не все, что хотел, догнала тебя. – Придумай ему хорошее имя!»

Меня как будто ошпарили кипятком. Видать какое-то чувство хотело что-то подсказать мне. Потом взяла себя в руки и шепотом, так, чтобы твои друзья не ус­лышали, сказала: «Зачем это я должна ему имя давать? Вместе имя придумаем!» Ты смотрел на меня, как будто не ты эти слова только что сказал, а кто-то иной, но твоими устами. Потом, видать, до тебя дошло, что надо ответить на мои слова, вымолвил с трудом: «Это тебе решать. Время покажет, время покажет…» Зачем ты это сказал, да и повторил два раза. Почему не приходило тебе на ум какое-либо имя?.. Целый день я думала тогда об этом, да и после всего что случилось, после войны тоже эта мысль не покидала меня. Может, ты нутром чув­ствовал, что погибнешь, может, хотел что­бы сына твоего твоим же именем назва­ли… Может, ты хотел, чтобы каждый раз произнеся это имя мы тебя вспоминали… Может быть… Кто знал, что ты настолько наперед думал.

Помнится, как тогда наша соседка, про­вожая тебя вместе с нами, сказала: «У ма­тери с отцом ты один, нан, тебя никто не упрекнет если ты останешься дома…» Ты, услышав эти слова, обернулся, как стре­лой сраженный. Возможно, если эти слова тебе мужчина сказал, ты бы ответил, но женщине, да еще родне жены, лишь ска­зал: «Ди, я один, но и родина одна!» Эти слова меня вначале расстроили, но потом такая гордость в душе проснулась. Пото­му что там было немало и остальных со­седей, особенно женщин было много. Зна­ла – они мигом по всей деревне эти слова разнесут. Только раз в месяц ты заезжал к нам. Остальное время на передовой пропа­дал. Принимал участие во всех операциях. Они и об этом знали. Знали, когда наши пойдут в наступление, сколько их будет, да какая техника должна быть задействована. Иногда говорили: «Если не будет выхода, пускай весь Сухум сожгут». Но, вспомнив, что и я тут сижу, сразу поправляли себя. «Со стороны вашего дома грузины не стреляют, значит и в ответ ничего туда не попадет», – говорили. «Там наши соседи – хуже осиного гнезда», – отвечала я со зло­стью, хотя квартиру, жизнью в которой мы не успели насладиться, было очень жаль. Но ее потерю я бы пережила, только чтоб духа этих соседей больше не было. «Вы знаете, что они говорили друг другу, когда я уезжала? «Обратно в свои горы вернутся, там им и место!».

«Уннан! Чтоб им всем подохнуть! – вскричала одна из соседок. – Когда твой отец в Сухуме занимал высокие посты, хо­дил, как хозяин города, где они сами были? Думаю, в Зугдиди где-то, или лопату дер­жали, или тяпкой махали!» «Да, да, эти не­давно сюда приползли!» «Много вины и на наших лежит. Деньгами многих купили. Все лучшие земли им достались!».

«Это все временно, – сказала та соседка, которая знала все мыслимые и немысли­мые стратегические планы и тайны наших военачальников, – если ветер их сюда за­нес, то унесет ураган, вот увидите!» «Зо­лотые слова ты говоришь!» – на радостях вскочила другая, да так рьяно, что я, ис­пугавшись, что она упадет, схватила ее за талию…

После того случая целый месяц ты не показывался. Наши соседи неделями ме­нялись на передовой. А ты очень хотел улететь в Очамчиру, на Восточный фронт. Но все это у тебя не получалось. То верто­лет улетал внезапно, то им не до тебя было – на борт брали оружие, топливо и гума­нитарку. Разозлившись, ты сказал, что все равно туда попадешь, хоть через Сухум. И решил, как и многие мужчины вокруг, не брить бороду, пока любимый твой город в руках у врага…

А я вспомнила, как мы с тобой познако­мились. Моя подружка работала в парик­махерской, и я к ней порой заходила. В один из дней ты с другом туда заскочил.

– Мне б с лица пушок убрать! – с хитре­цой глянул ты на нас.

– Мигом обчекрыжим! – в тон ему отве­тила подруга.

– Но мне надо быть таким красивым, чтобы сидящей рядом с тобой девушке за­хотелось все про меня разузнать!

– Ты еще не успел войти, когда она то­бой заинтересовалась, но я сказала, что не знаю тебя!

– Чтоб заглохла! – сказала я, краснея, – откуда ты все это берешь!

– Посмотрим, так ли это, – сказал ты, глядя на меня с улыбкой…

И вправду, после этого ты появлялся везде, где я была. Если вдруг мои подру­ги тебя не видели рядом с нами, то между собой в шутку говорили: видать, сегодня его запретный день, из дому не выходит. Одним словом, все что было дальше, ка­залось сном – сном красивым, сказочным. Только проклятая война вырвала нас из него.

…Приближался тот проклятый март… Как же я любила раньше этот месяц, сколь­ко желаний всегда с ним связывала!

Накануне наступления ты с друзьями по­сетил нас. Как всегда, спешно проглотили предложенную еду, выпили по три рюмки чачи. Твои друзья, как и ты, тоже думали, что если оставить Эшеру хоть на день без вас, то там не справятся… Как будто там мир мог перевернуться… Боялись, что враги пойдут в наступление, или же ваши без вас войдут в город… «Если вступлю в Сухум, даже буду знать, что меня убьют, шаг назад не сделаю. Будет обидно, если меня убьют до этого…».

…Погода плакала кровавыми слезами. Будто погода знала, что эти мартовские дни не наши.

…Перешли вы Гумисту. Гумисту, кото­рая вела себя как враг. Гумисту, которая вмиг ощетинилась против вас… Как поз­же рассказывали выжившие, многие из вас успели отомстить за нашу боль. Тебя ранило в бедро, но ты, притаившись за деревом, держался и стрелял. Однако еще одна пуля тебя нашла. Ты упал. Все равно стрелял. Закрыл собой отступающих. Хо­тел себя подорвать, чтобы с собой из этого мира забрать как можно больше врагов. Но тебя пленили. Целых два дня ты прожил после этого. Обо всем, что было позже, нам рассказал армянин, парень, который своими глазами видел все это. Ты кри­чал: «Ваши дни сочтены! Сожжем вместе с Сухумом!». Они издевались над тобой. Плевали на тебя, тушили окурки на голом теле, раны посыпали солью… Потом, ре­шив сломить ваш дух, на узкой ачадарской дороге положили в ряд до сорока убитых наших бойцов и вас напротив, чтобы ис­пугать их участью. Среди вас были наши братья, те, кто прибыл к нам на помощь, – северокавказцы, казаки. К каждому из вас подходили и, ткнув автоматом, спрашива­ли: «На чьей вы земле?» Говорят, вы все как один отвечали: «Это земля абхазская!», «За нее мы готовы сложить головы!» Это бесило их еще больше. К тебе подошли по­следним. Решили, что ты истекаешь кро­вью и ради жизни скажешь, что эта земля грузинская. «Чья эта земля?!», – спросил тебя один из их главарей, носком сапо­га приподнимая твою голову. «Это – моя земля, и она мне как пух. Вот для тебя она будет стекловатой» – ответил ты. Он рыв­ком отбросил тебя. Ты, ударившись голо­вой об асфальт, выхаркнул кровь. Один из гвардейцев хотел тут же пристрелить тебя, но ему не дали, решив, что такая смерть слишком легка. Вас всех, полуживых и мертвых, закинули в грузовую машину и повезли туда, где уже бульдозером вырыли общую могилу. Вначале туда кинули мерт­вых, потом вас, тех, кто еще мог им крик­нуть, что они тут пришлые, что их ждет здесь ад земной. Вас, по одной, ударами прикладов бросали в яму и засыпали зем­лей. И так, чтобы вы подольше мучились – понемногу. Затем бросали опять мертвых и поверх них опять живых. Как слоенный пирог… Когда очередь дошла до тебя, спросили: «Слева Абхазия, справа – Гру­зия. Что ты выберешь?» «И слева и справа – везде Абхазия. Моя родина. Это для вас она ад, а для меня она рай!», – сказал ты. И ты повторил участь остальных. Со связан­ными руками бросили в это месиво живых и мертвых. Говорят, ты сумел перевернуть­ся на спину, так, чтобы оказаться лицом к небу. Заметив это один из гвардейцев дал знак бульдозеристу, чтобы он быстрее за­сыпал яму землей… Они будто боялись, что ты насытишься видом неба, настолько ненавидели нас, настолько хотели отнять у нас нашу землю и наше небо… Из-под земли, говорят, такие стоны слышались, что волосы дыбом вставали… Такого звер­ства не видела наша земля, хоть и раньше здесь происходили большие беды… По­сле всего разве возможно, чтобы братья и сестры этих извергов жили здесь, в твоем бесконечно любимом Сухуме, рядом с тво­им домом, по соседству со мной и твоим сыном?..

…Алхас тебя знает по фотографиям. Рас­сматривая альбом, указывает на твои фото и говорит «папа». А ты на всех фотогра­фиях улыбчив, как будто хочешь улыбкой своей обмануть сына, как будто позовет тебя он, и ты тотчас выйдешь к нему…

…Каждое утро вместе с ним идем в са­дик. Каждый вечер вместе домой возвра­щаемся. Иногда его взгляд цепляют дети, за которыми приходят или на машинах приезжают отцы… Я, заметив этот груст­ный взгляд, стараюсь разговорами отвлечь его от недетских дум. Начинаю расска­зывать, что куплю ему машину, когда он вырастет, и что он тоже будет своих детей привозить в детсад или школу на машине, что будет с ними в село ездить. Я научилась так отвлекать его, чтобы грусть по тебе не успевала его как «ливень с головы до ног намочить»… Пока надо отвлекать… Со временем сам привыкнет. Твое отсутствие будет его сопровождать. Многого ему не хватает. Нам обоим не хватает. Но все это мы сваливаем на войну, на врагов… Мы не позарились на чужое добро. Мы с сыном живем в нашей квартирке. Там, кажется, твой дух до сих пор витает. Кажется, что и ты рядом с нами. Иногда дверь настежь открытой оставляем… Кто знает… Ты или кто-то из друзей, который бы нам о тебе поведал… То, что ты сюда больше не вой- дешь, мы знаем, но, видимо, Богу хочет­ся, чтобы мы верили, ждали… Чтобы мы ждали кого-то, кто о тебе будет говорить, того, кто будет вспоминать твои слова, твои подвиги… Алхас с таким вниманием слушает эти рассказы, что даже ночами потом долго ворочается в постели, или во сне начинает говорить. Сколько бы я ему разных сказок не читала, он во сне видит только то, что о тебе рассказывают, видит только твои истории…

…Алхас… знай, что мы не ходим с опу­щенной головой… Мы, я и твой сын Ал­хас, носящий твое имя, знаем, что ты сло­жил голову за Родину, за Апсны… У нас есть она, сбереженная тобой… Да, твой сын – единственный у меня. И ты был единственным. Единственной была и твоя Родина. Ты защищал ее, не давая ей знать, что ты один у своих родителей. Ты оста­вил свой след на этой земле. Я воспитаю твоего сына так, чтобы и он стал защитни­ком этой земли. Потому что Родина всегда одна. Алхас… Только так ты считал всегда. Алхас… Только так считаем и мы. Только так мыслим мы, те, на кого ты надеялся. Разве не видишь, что каждое утро, про­ходя мимо парка, где покоитесь ты и твои друзья, мы гордо поднимаем головы… За твоей спиной не остались те, кто ходит с опущенной головой. Ты вошел в Сухум впереди нас не для того, чтобы мы жили с поникшими головами… Мы с твоим сы­ном это хорошо понимаем, Алхас… Это хорошо понимали и другие, кто сложил головы. Нет, ты не был единственным, и сын твой не единственный, и Родина твоя не единственная… Один-одинешенек тот, кто живет на чужбине… Если не веришь, посмотри завтра, как мы проходим мимо тебя… С поднятыми головами… Ведь ты все сделал для этого. Мы не грустим, Ал­хас… Сам ты увидишь, что это так… Зав­тра увидишь…

Перевел Виталий Шария