В проходе двери увидела она Мрана. Его светящийся взгляд был устремлен в ее сторону. Неожиданно, как листок, подхваченный ветром, легкий и невесомый, сорвался он с места и не то подлетел, не то подошел к Сырме, наклонившись над ней.
– Ты нагрянул так неожиданно, – произнесла она. – Сейчас я встану, оденусь – подожди немножко.
Быстро скинув одеяло и собираясь встать, она вдруг почувствовала неловкость, хотя и помнила, что его давно нет на свете. Но ведь это он стоял с ней рядом. Как живой… Мран, однако, не дал ей подняться. Положив свои сильные руки ей на плечи, он задержал ее, дав понять: лежи – не вставай.
«Я пришел сказать тебе спасибо за все», – проговорил он, нежно глядя ей в глаза.
– Спасибо надо говорить не мне, а тебе, твоим друзьям, не отдавшим нас на растерзание волкам, – ответила она.
«Да, мы сделали все, что было в наших силах. Но победили на самом деле наши матери и вы, наши жены… Это именно вы стали хранительницами отечества и родных очагов, спасенных нами».
– А ты не спеши, не уходи… Скоро проснутся твои внуки, вот уж ты вдоволь полюбуешься ими. Трое мальчишек и их маленькая сестричка! Так радуется душа, когда вижу, как бегают они по двору, заполняя собой все вокруг!
«Вот за это и хочу поблагодарить тебя. Потому и пришел. А нашу маленькую невестушку, которая меня и не видела никогда, береги, пусть будет она у тебя за пазухой и пусть остается там всегда, если даже и сделает что не так… Тогда ты прости ее».
– Она не из тех, кто что-то делает не так. Я очень благодарна тем, кто воспитал ее.
«Я так горжусь тобой, Сымра! Если бы в тот день, когда за тобой пришли твои отец и брат, ты согласилась уйти с ними, опустел бы дом моего отца и стал заброшенным. Зато вот он какой сегодня, полный жизни, ухоженный… А Нарсоу… Он достойный сын своего отца. И это тоже твоя заслуга»!
– Мои отец и брат плохого мне не желали. Они видели, как тяжело мне одной справляться с трудностями, и не хотели, чтобы наш с тобой сын чувствовал себя сиротой, несчастным…
«Если бы забрали его из отчего дома, он точно стал бы несчастным… Осиротел бы»…
– Я очень хотела, чтобы твой единственный сын стал крепкой опорой этого дома, его основанием. Думаю, мне удалось это…
«Спасибо за все, Сымра! Я ухожу. Оставайтесь всегда такими замечательными».
После этих слов Мран ушел так же быстро, как и появился. А она не успела вдоволь насмотреться…
Очнувшись в испуге, Сырма быстро села. Для нее оставалось загадкой, сном или явью был этот разговор. Нет, это не мог быть сон, ведь он стоял рядом, прямо над ней. И она даже слышала шаги быстро уходящего Мрана… Но нет, наверное, это был сон… Трудно сказать…
Уже стало светать. Никогда Сырма не залеживалась так долго, но сейчас она никак не могла выйти из охватившего ее полностью состояния. «Он явно обижен на моих отца и брата. Но они ведь не желали нам плохого. Тогда, в то время, так все вышло. Но самое главное – душа Мрана спокойна, он видит нас и оберегает», – думала она. Быстро одевшись, Сырма не нашла в себе сил выйти из спальни и привычно пройтись по двору. Она присела на кровать, желая воспроизвести в своей памяти все происшедшее с ней сегодня, подумать о ночных переживаниях Мрана… Потом перед ней стали оживать и другие воспоминания, другие картины…
Тот день уже клонился к вечеру. Сырма готовила ужин на кухне. Нарсоу собирался поохотиться на вальдшнепов. Он взял двустволку своего отца, положил несколько патронов себе в карман и уже выходил из дома, когда подъехала машина дяди, маминого брата. Нарсоу очень обрадовался. С ружьем через левое плечо (ружье казалось очень длинным для него) он быстро направился к воротам. Но дед успел открыть ворота, и машина въехала во двор.
– Ты еще совсем маленький, а уже держишь ружье! – сказал дед с радостной улыбкой на лице и обнял своего внука.
– Мне дядя Дато заряжает патроны, а я стреляю вверх, в небо, – ответил Нарсоу, немного расстроившись оттого, что его посчитали маленьким.
– Говоришь, в небо? А если пониже придется стрелять? – шутя обратился к мальчику дядя.
– Если придется стрелять ниже, я сперва подумаю, можно стрелять или нет, – сразу ответил Нарсоу с уверенностью ученика, который хорошо подготовился и хочет продемонстрировать свои знания взрослым, заслужив тем самым их доверие.
– Молодец! Молодец!
– Как это нас вспомнили, да обойду я вас! – радостно сказала Сырма, поспешившая навстречу отцу и брату. Все поцеловались, обнялись. И гости, и хозяева были очень рады встрече и не могли насмотреться друг на друга. Вскоре ужин был готов, и все сели за стол.
Сырма не могла не заметить на лице отца какое-то выражение недосказанности, будто что-то мучило его изнутри и он хотел об этом сказать, но никак не решался…
– Отец, тебя что-то беспокоит? Может, дома какие трудности? – обратилась она к отцу, нарушив наступившую тишину.
– Слава Богу, дома нет проблем, если не считать наших переживаний о тебе.
– А что я! Мой ребенок уже подрос, во всех делах стоит рядом со мной, как взрослый. Еще несколько лет – и будет мужчина в доме…
– Да, но до этого еще далеко. Мы боимся, что груз, который несешь ты на своих плечах, тебе не по силам…
– Мой непосильный груз – это лишь то, что ребенок так рано потерял отца, что его нет, а что касается остального… мы смогли пережить и более тяжелые времена благодоря Богу и помощи вашей и брата его отца.
– Зачем ходить вокруг да около! Мы же видим, что дом уже приходит в негодность, можно сказать, разваливается, ему не хватает мужской руки. Конечно, когда жив был наш замечательный зять, сердце мое было спокойно. Вы тогда ни в чем не нуждались. Но… эта проклятая война. Будь проклят враг, чья пуля нашла его.
– Если бы только его…
– Дом без мужчины… теряет силу, семья сиротеет. Чем дальше, тем тяжелее будет выйти из этого сиротства.
– Осталось немного подождать, отец. Ты видишь, ребенок догоняет меня. Посмотри, как держит он отцовское ружье…
– Но именно этого я и боюсь.
– У него должна быть хорошая судьба, а то, что зависит от меня, что в моих силах… Тот, кто отнял отца, будет и беречь его…
– Конечно, Бог есть Бог, но человек должен помочь себе сам.
– Отец, не могу понять, куда ты клонишь. Что ты хочешь сказать мне?
– Не хочу скрывать, ты не из тех, кто может справиться с делами в деревне. Продай скот, переезжай с ребенком к нам, в Сухум. А дом пусть стоит, никто его не отберет у вас. Мы будем приезжать…
Тут Сырма не выдержала и вскочила, будто гром грянул где-то очень близко. Конечно, она очень быстро взяла себя в руки и, сдерживая нахлынувшие чувства, стала возражать отцу:
– Отец, согласна, мне не просто, но я должна идти не наперекор судьбе, а по ее течению. Многое не в моих руках. Скажи, куда заберу я могилы? Кому нужна я там, в Сухуме? И зачем ребенка оставлять без крыши!
– Как это без крыши, сестра! У нас места всем хватит. Дом, в котором мы живем, принадлежал двум братьям, которые уже там, откуда никто не возвращается. Так что тебе с ребенком места будет вполне достаточно, – произнес молчавший до этого брат Сырмы.
– Я понимаю, ты любишь нас, твое сердце болит за нас, брат, но об одном ты не подумал. Конечно, он еще маленький, пока маленький… Не успеем оглянуться, как станет мужчиной, обзаведется семьей. И где, по-твоему, будет гореть огонь его очага? Что бы мы ни говорили, а разрушать законы, созданные и утвержденные самой жизнью, мы не должны.
– Еще немало ждать, пока станет он мужчиной. А за это время многое может измениться…
– Нет, брат, это время придет, как пришел и сегодняшний день.
– Ну, не знаю. Поступай как хочешь сама…
– Как я хочу? Если бы все сложилось так, как я хочу, не овдовела бы я… Да и не я единственная – у меня судьба такая же, как и у многих женщин после войны. Не обижайтесь, но забрать сына из дома его отца я не могу.
Сырма не выдержала, по щекам потекли слезы. Отец и брат, зная ее характер, поняли, что разговоры на эту тему пора прекращать. Они посмотрели друг на друга и принялись за свои порции мамалыги – так, будто это было не менее важное дело для них. Нарсоу по сердцу пришлись слова матери, но гораздо больше успокоило его то, что разговор на эту тему был завершен. Он боялся, что гости останутся на ночь и эта тема так или иначе всплывет вновь.
Сырма не хотела отпускать гостей, но они после ужина, не задерживаясь, уехали в Сухум. А она убрала со стола, вымыла посуду и разложила все по местам. Почувствовав усталость, она тихо зашла в спальню, общую с сыном. Боясь разбудить его, Сырма наклонилась к нему и прислушалась к дыханию. Наверное, устал, весь день не отходил от нее. Но она не могла не заметить, что сын лишь притворялся спящим.
– Нарсоу, ты спишь?
– Нет, мама, не сплю.
– Не нашла сегодня времени для тебя… А ты сам не хочешь ложиться вовремя.
– Мама, у нас же были гости, как я мог лечь спать! Я, конечно, не пил с ними, но должен был сидеть за столом. Вот если бы был папа, тогда другое дело…
– Ладно, прекрати уже важничать. Может, скажешь, как смотришь на сегодняшний разговор? Ты же говоришь, что мужчина… Вот и дай мне настоящий мужской ответ.
Конечно, Сырма для себя приняла твердое решение, которое ни за что не изменила бы, но теперь, притворившись сомневающейся, она очень хотела услышать мнение сына.
– Что ж, по-мужски так по-мужски! Я не буду жить в доме моих врагов – тех, кто убил папу… Как бы трудно нам с тобой ни было, я останусь здесь, в отцовском доме.
– Нет, мы же не бросим наш дом совсем. Будем приезжать.
– Разве ты не говорила, что за домом днем и ночью надо присматривать? Как это понять?
– Но ты еще не стал взрослым, а я очень устала, Нарсоу.
– Мне уже четырнадцать лет.
– Разве это много, четырнадцать лет? Просто ты один рядом со мной, никого больше нет, потому тебе и кажется, что ты взрослый мужчина.
– Ты хочешь сказать, что мы папу оставим тут одного и сами уйдем? Он погиб не для того, чтобы дом его осиротел!
Таких слов от того, кого считала она ребенком, Сырма не ожидала и на мгновение даже растерялась, не зная что сказать. Перед ней неожиданно, будто сами по себе, стали возникать картины счастливой довоенной жизни. Сердцем она вновь ощутила доброту, человечность мужа, его любовь к ней. Сырма видела Мрана как живого, вспомнила дни, когда родился Нарсоу, когда сделал первые шаги, сказал первые слова… Когда хвостиком ходил за отцом…
– Эта война, наверное, случилась для твоего отца и для меня, – произнесла Сырма и, не в силах уже сдерживать слезы, заплакала.
Нарсоу стало очень жалко маму, и он решил больше не говорить ничего. Но слова стали вырываться сами по себе, непроизвольно:
– Самые тяжелые времена ты уже пережила. Я вырасту скоро. Мы с тобой будем у себя дома. Я останусь здесь, со своими друзьями, с братом отца Дато, у себя в деревне, в своем отцовском доме.
– Отчий дом… Отчий дом, от которого не отойти ни на шаг… И который так нелегко содержать… – произнесла Сырма, этими словами как бы завершая разговор с сыном. Теперь ей было точно известно мнение Нарсоу. Она выключила свет, разделась и легла.
– Я не буду жить в городе. Я останусь в отцовском доме. Никуда не уйду отсюда. Буду там, где могила моего отца, – добавил Нарсоу.
– Спи, спи, Нарсоу. Просто мне очень хотелось услышать твое мнение. Поэтому и делала вид, что сомневаюсь. Если бы я собиралась переехать в город, разве обидела бы отца и брата? Я там, где будешь ты… А как иначе! Да обойду я тебя, все будет так, как ты скажешь…
Сырма вышла во двор. Из коровника доносился голос Нарсоу – он доил коров. Невестки и внуков не было видно – видимо, они еще не проснулись. Это ее даже обрадовало, так как никто не увидел, что она припозднилась сегодня. Да разве кто-нибудь упрекнул бы ее в чем-либо! В другой раз она и почувствовала бы себя виноватой, будто сделала что-то плохое, если бы не утренний сон и связанные с ним воспоминания и переживания…
За горами уже расходились красноватые сияющие лучи. Глядя на восходящее солнце, Сырма произнесла мысленно:
«Доброе утро, солнце! Доброе утро, природа, люди! Это я – мать Ажиба Нарсоу, которая сохранила его отчий дом! Теперь и он внес свой вклад в благополучие этого дома. Только здесь мое счастье, моя жизнь! Моя горсть земли…»
Перевели
Г. Адзинба (подстрочник)
и В.Пейливанова
