…С именем Хацони пап Ованеса связана одна довольно-таки забавная история, которая со временем стала новогодней притчей. Её рассказывали наши соседи, вернее, соседки. И каждая из них считала своим долгом по чрезвычайно строгому секрету добавить к услышанному якобы только ей одной известную какую-то мелочь, какую-то деталь. Но очень важную мелочь, очень серьёзную деталь.
Подозреваю, что наши соседки сами (нет, не специально, конечно, а «на встопорщившихся крыльях азарта», как образно говорил дядя Язвитель Андраник) выдумывали эти очень важные мелочи и очень серьёзные детали, а через некоторое время искренне верили в то, что сами же придумывали «на встопорщившихся крыльях азарта».
Были и те, кто с нескрываемым сомнением относился к этой истории, считая её своеобразным, сегодняшним языком говоря, пиаром, специально придуманным самим Хацони пап Ованесом, ведь «все прекрасно знают, что Хацони пап Ованес всегда любил быть в центре женского внимания, главным героем их рассказов – и совсем-совсем без разницы: положительным или отрицательным».
Я за стопроцентную достоверность «своей версии» этой истории, конечно, не ручаюсь. Кстати, это вовсе не «моя версия», а «версия от тёти Шохер» (Лучи), случайно услышанная мной, когда мы с мамой были у неё в гостях.
Но ещё никем не отменённую поговорку о том, что дыма без огня не бывает, подтверждают, пусть и косвенно, настоянные на жгучей (как мамина фирменная красная аджика с пропущенным через мясорубку грецким орехом) обиде слова жены Хацони пап Ованеса – тёти Раи, когда тот доводил её до отчаянного состояния: «Вот сейчас если я вдруг открою свой рот». И этого состояния, кстати, периодически повторяющегося, хватало только на одно-единственное изречение, которое как цитата повторялось на нашей с многочисленными переулочными ответвлениями улице во время традиционных кофепитий: «Хоть и простила я твой отвратительный поступок, простила, ломая своё самолюбие, но никогда не забуду, до конца своей жизни не забуду, и в мой самый последний момент не забуду и напомню тебе, как же жестоко ты обидел меня тогда, нет, не обидел – можно сказать, даже оскорбил!..»
Более ли менее «подконтрольное состояние» тёти Раи после такого бессердечного слова «оскорбил» переходило в новое душевное качество, граничащее с той красной чертой, которую тётя Рая не переступала, вернее, не могла переступить. Она довольно-таки плавно доходила до этой красной черты под названием «оскорбил» и всё – «намертво включался стоп-кран» в виде наворачивающихся на глаза слез. Так что, тётя Рая никогда, «вдруг открывая свой рот», ни единым словом не смогла обмолвиться об «отвратительном поступке» своего мужа.
Ставшая фольклором «версия от тёти Шохер» гласила о том, что в молодости, когда Хацони пап Ованес не только не был «хацони» и тем более «папом», а был просто балагуром Овесом, у него начали появляться «упрямые хотимчики» как на лице, так и в мечтаниях тоже. «Те, которые в мечтаниях, особенно активничали ночью, – полушёпотом повествовала тётя Шохер и со знанием дела констатировала, – они, оказывается, просто издевались над бедным Овесом, сводили его с ума».
Тётя Шохер была уверена, что «именно, не больше и не меньше, для решения своей хотимчиковой проблемы Овес начал ухаживать за красавицей Раей, на всякий случай держа в уме как запасной вариант её ближайшую подругу Люду».
«Но здесь я должна сделать очень существенное отступление, – уже твёрдым голосом сообщала тётя Шохер, – к своей чести, Овес решил поступить как настоящий мужчина – честно и благородно, и свою проблему решить через псак (бракосочетание). Но…»
После многозначительного «но…» тётя Шохер отпивала глоток кофе и переходя на полный шёпот, сообщала как страшную государственную тайну, за разглашение которой грозило пожизненное заключение в колонии строгого режима: «Но об этом «но…», ты представляешь, Гегануш, наивная до глупости Рая даже не подозревала, – здесь тётя Шохер переходила на полуигру слов, – потому что жила в своём придуманном раю?!»
И в такой, не совсем простой для себя ситуации, Овес, по мнению тёти Шохер, совершил не до конца продуманный, а скорее, даже опрометчивый шаг.
Так вот, не придумав ничего лучшего, он одновременно отправил сватов к обеим подругам, решив таким нестандартным образом стопроцентно увеличить свои шансы на успех, то есть, свести возможность провала к минимуму, а ещё лучше – к нулю: «В любом случае, одна из них согласится», – по мнению тёти Шохер, именно так резонно рассуждал Овес, всё больше и больше отдаваясь на милость «хотимчикам» (он, возможно, уже чувствовал, что до своей полной капитуляции остаётся не так уж и много времени). «Конечно, – продолжала развивать свою мысль тётя Шохер, – Овес не рассматривал мысль о том, что обе подруги могут отказать. А о том, что обе подруги могут согласиться, он почему-то не думал».
И вот, в одну из завершающих уходящий год ночь, сваты, в тактических соображениях отправленные по двум стратегическим направлениям, в хорошем расположении духа и с глубоким чувством полностью исполненного долга, хоть и не совсем твёрдой походкой, но в таких случаях – естественной, вернулись домой… Подозреваю, что мой читатель уже догадался: согласились и красавица Рая, и её подруга, тоже красавица, Люда!
«Не буду рассказывать о том, что же происходило на следующий день, когда независимо друг от друга Райка и Людочка решили на радостях поделиться друг с другом такой доброй, такой замечательной новогодней новостью», – многозначительно недоговаривала тётя Шохер, на всякий случай беленькой ладошкой прикрывая рот, чтобы ненароком не взболтнуть лишнего…
Мы тоже последуем её примеру: пусть читатель сам по мере своей фантазии и, как говорится, испорченности тоже, продолжит эту трагикомическую историю... Мы со своей стороны всего лишь заверим, что любая из версий, предложенных читателем, удивительным образом будет не только соответствовать действительности, но и совпадать с ней.
Добавим только, что вскоре родилась народная притча, гласящая о том, что телёнок, каким бы ласковым и нежным ни был, в гонке за двумя матками рискует остаться без сосок.
Но к чести деда Ованеса скажем, что за очень короткий промежуток времени ему всё же удалось, вполне возможно путём глубокого покаяния и отказа от «одной матки», исправить допущенную оплошность (или искупить свою вину?) и добиться благосклонности Раи. Тем самым он поставил под серьёзное сомнение бесспорность вышеприведённой притчи, безжалостно обнажив её уязвимый бок… «Притча родилась с большими логическими отклонениями», – наверняка глубоко вздохнул дядя Язвитель Андраник, ещё одной поговоркой обогатив сокровищницу амшеноармянского фольклора.
…Хацони пап Ованес добродушно смеялся над отчаянным криком души тёти Раи, предупреждающей, что «вот сейчас если я открою свой рот»: «Э-эх, солнышко моё, моё ярколичико ненаглядное, нет, не оценили вы порыва души моей! Я же за вас, двух неразлучных подруг, старался. Вы ж были двумя крыльями любви моей. Вот и до сих пор волочу своё однокрылое существование, страдаю глубоко и волочу».
…Уже никто не знает толком: быль ли это? А может быть, и небыль от дяди Язвителя Андраника.
По правде говоря, я подозреваю, что у дяди Язвителя Андраника в «кармане», вернее, в его чреве фантазий, было несколько плодов таких историй-заготовок, которые буквально томились в очереди в нетерпеливом ожидании удобного момента для своего скорейшего появления на белый свет.
Артавазд САРЕЦЯН
