Даур Начкебиа (1960)
Послание
В послании было сказано, чтобы я в таком-то месте и в такое-то время ждал его.
До назначенного срока еще далеко, но я не удержался и пришел раньше. Встреча наша слишком много значит для меня, и потому, как услышал о ней, не знал покоя, торопился.
Вначале, когда я понял, куда он клонит, я был ошеломлен, долго не мог поверить, что это относится ко мне. Зачем? Почему? Правда, я всегда жил в предчувствии чего-то подобного — что в моем странствии стынь этих слов рано или поздно меня нагонит. Но не думал, что их разящий смысл будет таким неожиданным и тягостным.
Я решил увернуться от встречи, выбрал другие, не мои, пути. Мне казалось: хоть время и вело к неминуемому сроку, избегнув назначенного места, может, я избегну хоть малости того, что назначено мне.
Так я исходил множество дорог, и жил долго в тумане…
Но в один день я понял: в послании указано, что это я должен явиться вовремя, не опоздать. Меня ждут. Не стоит упрямиться, надо идти туда, куда ведет тебя твой путь.
Моя ноша стала легче, словно поток подхватил.
Да и послание не казалось уже таким тягостным, было любопытно, возможно ли его исполнение.
И все же временами меня разбирало сомнение: а было ли оно, послание?.. Не придумал ли я его, не обманываю ли себя?..
Но постепенно я поверил, что послания не может не быть, и с тех пор я уже спешил на встречу…
Я слышу его шаги, которые ни с чем не спутаешь. Меня ждало что-то важное, не то, что было до сих пор, и я был готов принять его.
Он все ближе и ближе.
Подошел.
Передо мной стоял тот, чье послание я получил, и он был – я…
Анатолий Лагулаа (1961)
Земля
Земля! В тебе мы прячем нашу боль.
Тебе мы доверяем наши судьбы.
Ты растворяешь нас, как влага-соль,
В последний час,
когда сжимаем губы.
Но это после... А пока нам дан
Удел любить, и жить,
и торопиться,
И не сгибаться в зимний ураган,
И над землей парить подобно птице.
Как шелкопряды – шелковую нить,
Мы тянем – накреняясь вправо-влево.
Пока она крепка – нам жить и жить!
Пока она цела – у нас есть Время!
И если оборвется, если вдруг
Она бесшумно ночью оборвется,
Замедлит солнце, совершая круг,
И медленней
весенний дождь прольется...
Перевёл Александр Щуплов
Вахтанг Абхазоу (1958)
У тебя, мама, сердце красивое
Если двери распахнуты в доме абхаза,
Это значит – не прервана связь
поколений.
Знать, у рода и дома
есть крепкая база,
И судьба – словно море! –
ему по колени.
У тебя ж, мама, сердце – красивое.
Ты воюешь за счастье – не силою.
Когда входишь ты гостем
в жилище абхаза –
Тебя встретит тепло очага и беседа.
Гость с хозяином –
накрепко взаимосвязан,
Речи их – точно вкусные блюда обеда.
Сердце ж матери – самое зрячее.
Она греет, как печка горячая.
Пусть всегда будет в доме
тепло у абхаза.
Благородство его –
дом собой освещает.
Ты улыбку вокруг
раздаёшь без приказа,
А хозяйка добром
всё вокруг освящает.
Ах, родная моя! Твоё сердце –
В наше счастье открытая дверца!
Ты со мною идёшь,
откликаешься сразу,
Лишь тебя позову я тихонечко:
«Мама!..»
Это счастье –
рождение в мире абхаза,
Пусть вовек в твоей жизни
не явится драма.
У тебя, мама, сердце – другое.
Оно лучше других. Дорогое…
Перевёл Николай Переяслов
Геннадий Аламиа (1949)
Двери абхазского дома
«Да закроются навек
двери дома твоего!»
То проклятье, человек,
для тебя страшней всего.
Двери светятся во тьму
настежь путнику в пути.
В эти двери никому
с грязным сердцем не войти.
Двери – сила, веха вех,
и споткнется о порог
тот, на ком тяжелый грех,
тот, кто душу не сберег.
Ход к абхазскому жилью,
если грешен, позабудь.
Память потревожь свою:
кто тебя отправил в путь?
Стремя кто держал твое?
Говорил о чем вослед?
Льет абхазское жилье
на дорогу чистый свет.
А хозяин дома – он
провожать гостей не рад:
покидающих балкон
ласточек зовет назад.
Перевёл Илья Фаликов
Каизым Агумаа (1915 – 1950)
Непролитые слезы
– ...Реку, о которой пойдет сейчас речь, самой знаменитой в России назвать, пожалуй, нельзя. Мало ли в России великих рек, вблизи которых совершались исторические события и ныне и в давние времена! Но с той рекой душа моя сроднилась навеки, и когда я вижу сейчас горный поток или даже незаметный лесной ключ, я думаю невольно, что они несут воды той, моей реки! – здесь Дамей замолчал и острым взглядом оглядел тех, кто окружал его.
Все сидели тихо, по-стариковски внимательно прислушиваясь к каждому слову рассказчика. Они хорошо знали Дамея и гордились им. Это он, когда враг подошел вплотную к Санчарскому перевалу, остановил со своим отделением большой отряд немцев.
Подобно прославленному Напха Кягуа, он избавил от плена детей и женщин, которых фашисты согнали в ущелье.
Дамей об этом никогда не рассказывал. Не рассказывал он и о своих подвигах на фронте, а о них шла громкая слава.
И вот Дамей говорит почему-то о реках России. Старики и старухи, сидевшие вокруг него, еще не понимали, зачем собрали их сюда в этот чудесный весенний вечер. Ах, что за дни, что за вечера в Абхазии весною! Но трудно забыть свои горести и заботы, которые у каждого лежат на сердце. Один ждет весточку от сына, надеется, что вернется он к родному очагу и, как свет во мраке, разгонит темное беспокойство ожидания. Другой нащупывает в кармане зачитанное до дыр письмо единственного своего наследника и рисует в воображении желанное счастье: вот окружают его старика, проказливые мальчишки и обращаются с должной почтительностью, но настойчиво:
– Даду*, почему не готовитесь к свадьбе?
А то еще и так:
– С вас подарок, дедушка, – сына жените! Ах, сколько радости прибавилось бы у всех, если б и старухе Уарчкан можно было сказать:
– Твой сын вернулся, вернулся с победой! Ликуй, пляши, не скрывай счастья своего! Дамей продолжал прерванный рассказ:
– Была вот такая же весна. Враг отступал и, как paненый дикий кабан, кидался на все, что попадалось ему на дороге. Надо было задержать его во что бы то ни стало. И вот партизаны собрались на берегу тихой Десны. Десна! – так называется она, моя река Десна! Вечерело. Было тихо. Уснул Брянский лес: ни шороха, ни шелеста. Мерцал на темном небе Млечный путь. На него-то и показал нам командир. «Вот оттуда, – сказал он, – с юго-востока и надо ждать врага».
Партизаны заняли позиции, а сам он (звали его Махария) с тремя бойцами направился в сторону моста, пропал в темноте... Да...
Дамей снова задымил своей трубочкой.
– И вот неожиданно загрохотала артиллерия. Близко от нас стали рваться снаряды.
«Накрыли! Заметили! Весь наш план лети к черту!» – заволновались партизаны. Но командир приказал не отвечать на выстрелы. Немец просто проверяет, охраняется ли мост. Пусть себе проверяет! Так и оказалось.
Через полчаса на противоположном берегу Десны показалась немецкая пехота. Немцы пошли через мост, в своей безопасности они были уверены. Тут-то и отведали они нашего партизанского угощения! Земля вдруг вздрогнула. Река вздыбилась и, казалось, потекла вспять. В небо ударили молнии. Звезды заволокло дымом. Было так, как будто началось извержение вулкана.
Дамей передохнул.
Самое тяжелое в этом рассказе было впереди.
Слушатели и не догадывались об этом. Они терпеливо ждали.
Но Дамей как будто набирался духу. Он огляделся. Вот сидит пожилая Уарчкан, безучастно глядя на тлеющие угли. Так, наверное, вспыхивают и вновь угасают ее надежды. Третий год ждет она вестей от сына. Но молчит Саатба. Забыл, видно, старуху-мать. Другие пишут, другие возвращаются... Пусть только вернется ее Саатба... Если мать и упрекнет его, то лишь так, при случае. Пусть только вернется.
Дамей всмотрелся в ее лицо. Чует ли старая мать недоброе? ...В селе знали о гибели ее сына, но никто не решался сказать ей об этом. Ждали возвращения Дамея, друга Саатбы. Вместе они ушли на фронт, и вместе сражались друзья в партизанском отряде на Брянщине. И вот Дамей вернулся. Уарчкан не расспрашивала его о сыне. Ждала, когда придет сам, расскажет, успокоит мать.
Но Дамей все тянул с этой встречей. Он обдумывал, как бы осторожней и бережней рассказать ей о том, что знал! Тамагу, председатель колхоза, сказал, что старухе легче будет узнать о несчастье на людях. Под видом встречи с бывалым фронтовиком и созвал он стариков и старух в дом Дамея.
...Теперь, понимая, почему замялся рассказчик, Тамагу поспешил к нему на выручку.
– Как это было? – спросил Тамагу. – Кто же взорвал мост, когда по нему проходила немецкая пехота? – Взрывчатку заложили три партизана. Это было сделано мастерски: громадный железный мост вместе с людьми, танками, орудиями, как игрушечный, взлетел на воздух...
Старики восхищенно закачали головами.
Один из них спросил:
– Но кто же эти молодцы?
Дамей сделал вид, что не слышит вопроса.
– Потом наши открыли огонь, – продолжал он. – Ну и дали жару немцам! А тут еще подоспели части Советской Армии и довершили дело. Немало фрицев нашли себе могилу в Десне и на ее берегах. Но на берегах Десны белеет и обелиск, который поставили мы. Это памятник двум героям, павшим весной сорок третьего года во славу весны сорок пятого.
– Ты забыл, о чем я тебя спрашивал? Кто эти герои? Почему ты не говоришь их имена? – снова повторил старик, обиженный невниманием рассказчика.
Дамей, опустив глаза, медленно произнес:
– Нет, я не забыл... И никогда их не забуду. Я был тогда вместе с ними. Я уцелел, они погибли. Один из этих смельчаков носил имя... Саатба...
Уарчкан громко вскрикнула. Потом она стала озираться, словно кого-то разыскивала вокруг себя. Затем встала. Видно было, что для этого она собрала все свои силы.
Она сказала:
– Не плачу я... Не плачу. Мой Саатба... Мой герой!..
Уарчкан медленно пошла к выходу.
Люди встали и молча последовали за ней. И сердца всех заполнила одна мысль: «Как же велика и могуча сила, способная остановить материнские слезы!..»
Перевела с абхазского Клавдия Махова
Леварса Квициния (1912 – 1941)
Юность
В мире нашем радостей немало,
Эти расцветут, те отцветут...
Но пышней цветка
не расцветало,
Чем цветок, что юностью зовут.
О, весна в разгаре и цветенье!
Жизни золотой солнцеворот!
Юность – это страсть
и нетерпенье:
Боль палит,
любовь жестоко жжет.
Помни, что весна –
посева время.
Если не посеешь, не пожнешь.
Если ж доброе посеешь семя,
Значит, будет урожай хорош.
Так не занимайся пустяками!
Не бросай на ветер семена!
Чтобы жарко разгорелось
пламя,
Искра юности тебе дана.
Перевела Юлия Нейман
Леонтий Лабахуа (1911 – 1938)
Правда
В доме воцарилась тишина.
Лампа разливает
свет дрожащий.
В эту ночь опять не будет сна,
Мысли обступили
плотной чащей.
Эти мысли много дней подряд
Шелестят взволнованно,
как флаги.
На столе передо мной лежат
Чистые полотнища бумаги.
Мысли гонят теплых снов уют.
И о смысле жизни человечьей
Шепчутся, вопросы задают...
Что я им и как я им отвечу?..
Я не стану говорить, что льва
Уложу я голыми руками.
Глупые, хвастливые слова
Не пошевельнут
и малый камень.
Сердце жжет
могущественный зной,
И ничто мне сердца не остудит.
На листках, лежащих предо мной,
Я хочу поведать правду людям.
Не хочу, чтоб люди
обо мне говорили:
«Сжег он все, что сеял!»
Я хочу помочь моей стране
Стать еще прекрасней и сильнее.
Перевёл Юрий Вронский
Аршавир Джидарян (1906 – 1989)
Дмитрию Гулиа
(к 45-летию общественно-литературной деятельности)
Тебя
в улыбчивом Сухуме
вижу снова,
И мнится –
держит шаг
по тротуарам
Сама Апсны
с кровавым сном
былого
И нынешним,
в цветах багряных светозаром.
Пустяк,
что волосы твои
покрыты снегом,
Как пики гор Кавказа
побелевши,
В твоей груди –
весна и солнца нега,
Как на зеленом
черноморском побережье.
Перевёл Борис Гайкович
Иуа Когониа (1904–1928)
Абхазия
Черное, как ворон, покрывало
Тщательно черты твои скрывало.
На тебя ложилась тень косая
Тучи шли, дождями нависая.
Где-то людям солнце раздавали
До тебя лучи не доставали:
Черное глухое покрывало
От дневного света укрывало.
Ветер прилетал к тебе украдкой,
Обращался ветер
с речью краткой:
Радость одарит тебя дарами
Этот день уже не за горами!..
Говорил он правду, ветер вещий.
Становился крепче он и резче.
Как подул он, бурю вызывая,
Разлетелась туча грозовая.
Черное сорвал он покрывало
Будто бы его и не бывало,
И хребты, черневшие ночами,
Вспыхнули под вешними
лучами.
Радуйся, земля,
соседству с ветром,
Колосись под этим небом
светлым,
Расцветай травинкою любою
Нынче дело только за тобою!
Перевёл Юрий Левитанский
