Другими концами она приближалась к её глазам, как бы указывая их своими стрелками. Пятый, самый длинный конец, спускался вниз по лбу до ноздрей. Эта неправильной формы пятиконечная звезда напоминала забитую стрелками оперативную военную карту, склонившись над которой советские генералы обсуждали направления ударов войск. Я хорошо помню: такие карты были опубликованы в толстой книге «История Великой Отечественной войны советского народа», их показывали и в моих любимых военных фильмах. Единственной разницей между военными стрелками и стрелками на лбу коровы был их цвет: на военных картах стрелки были красного цвета, а на лбу коровы – белого. Звали нашу корову Ехник, что с армянского означает «олень». Её подарил мне мой дед Епрем, потому что я мечтал иметь корову: я очень любил парное молоко, любил домашнее масло, взбитое своими руками.
И ещё я мечтал иметь, не меньше коровы, охотничье ружьё. Не просто какое-нибудь охотничье ружьё, а именно дедушкино охотничье ружьё, которое висело на стене в его комнате. Дед обещал подарить его мне, когда вырасту. Он так и сказал: «Ружьё – твоё, но пока пусть будет у меня. Когда вырастешь и получишь разрешение, возьмёшь себе». Мы с дедом шомполом чистили его, смазывали, из плотного картона специальной высечкой штамповали пыжи, плавили свинец в банке из-под сгущёнки или тушёнки, дно которой дырявили гвоздями, превращая его в сплошную сетку, то есть готовили дроболейку: от диаметра отверстий зависело, какая будет дробь – мелкая, крупная или картечь. Дроболейку с двух сторон надевали на железные прутья и ставили её на ведро, в которое до половины наливали воду, а сверху ещё и солидный слой керосина, который поджигали. Расплавленный свинец через сито, как мелкие бусинки дождя, капал в ведро.
Я до сих пор не могу передать словами то чувство счастья, которое охватывало меня, когда мы с дедушкой колдовали над дроболейкой. Стоит ли говорить о том, что я нетерпеливо ждал, когда же наконец вырасту, получу разрешение и стану обладателем двустволки, которую привёз мамин двоюродный брат, дядя Ованес, из Германии после окончания войны и подарил своему дяде – моему деду. Но случилось горе: деда убили скотокрады в горах, когда я учился в третьем классе. После похорон я увидел ружьё у моего дяди. Конечно, я даже не заикнулся, что дед обещал подарить ружьё мне, в этом не было никакого смысла, хотя сердце моё обливалось кровью.
Ехник в сутки давала двенадцать-тринадцать литров молока и полностью обеспечивала нашу семью. Мама квасила мацун, готовила очень вкусный сыр сулугуни и когда нарезала его, толстые ломтики покрывались желтоватыми капельками жира. Я любил жаренный на сковороде сыр с помидорами сорта «Анаит» и домашними яйцами. Мы заправляли молочными сливками подвешенный к потолку на двух верёвках хноци – маслобойку и взбивали до появления масла. Излишек молока мама продавала. Один литр и немного масла она оставляла для тёти Вардишах. Мама была очень довольна, что хотя бы так может поддержать эту несчастную женщину. «Возьми себе часть боли человека, – говорила она, – а своей радостью он сам поделится с тобой. Сообща легче переносить и боль, и радость».
Так жила моя мама, до конца своих дней верная этому жизненному принципу.
Помню, однажды она сказала тёте Манушак: «Кусок хлеба в горло не лезет, когда вспоминаю детишек Вардишах».
Тётя Манушак в ответ согласно кивнула головой.
В первое время тётя Вардишах как-то робко отказывалась от нашей помощи, но мамина настойчивость в конце концов «взяла верх».
Да и сама тётя Вардишах, отличавшаяся кротостью характера, как я понимаю сейчас, не могла обидеть мою маму отказом. Есть такие люди: безотказные; они никогда не могут сказать «нет», даже в ущерб самим себе.
Рано утром, пока она находилась в огороде, я приносил парное молоко и оставлял во дворе под небольшим навесом перед домом.
В свою очередь, тётя Вардишах никогда не оставалась в долгу перед нами и приносила разную рассаду: крупных сортов помидоров «Бычье сердце», «Анаит», перца «Цицак», обыкновенной и чесночной прасы…
– Эта рассада пикированная, хорошего сорта, – говорила она, – из своих семян.
И хотя всё это было и у нас, моя мама, в свою очередь, чтобы не обидеть тётю Вардишах, принимала с благодарностью и первым делом сажала её рассаду и буквально окружала её особой заботой.
Однажды на мой вопрос, почему поступает так, она рассказала притчу о двух верблюдах, которые паслись рядом: колючки было много, но верблюды угощали друг друга. «Ведь дело не в колючке, – заключила мама, – главное: внимание друг к другу и почесть».
Я тогда не понял смысла притчи, но запомнил её. И сейчас думаю о том, что сегодня нам как раз таки не хватает взаимного внимания и почести.
Несколько лет мы полностью «держались молоком» нашей коровы. Не зря же говорят, что корова «дом держит».
Наша корова «держала» не только наш дом, но и несколько других домов. «Держала» до тех пор, пока наше село было просто селом, а вот когда оно вдруг стало частью курортного города, постепенно расширявшегося за счёт территорий близлежащих сёл, всем, имевшим домашних животных, строго-настрого обязали в кратчайшие сроки избавиться от них. Так требовали какие-то новые правила, которые предписывали ещё и «отрезать земельные участки до шести соток – в нашем случае – уменьшить почти наполовину» за счёт земли, уходящей вниз, в Цуцхино ущелье.
Некоторое время все соседи дружно проклинали тех, кто придумал эти новые правила, старались каким-то образом сохранить не только свою, адским трудом очищенную от камней земельную площадь, но и домашних животных. Они очень надеялись, что меры будут временными. Но увы и ах, их надежды не оправдались. «Ничего не поделаешь, – обречённо говорили они и добавляли с горечью: – против лома нет приёма». Под ломом, конечно же, подразумевалось государство, олицетворённое в образе участкового капитана, у которого везде был «свой недремлющий глаз». Конечно, следовали и другие, более ёмкие и живописные сравнения с соответствующими уточнениями.
Участковый капитан, высокий мужчина крепкого телосложения, очень строго предупредил и мою маму: «Решите вопрос вашей коровы: или забейте, или продайте. Это ваше дело. Как говорится, дело вашего добровольного выбора. Но чтобы её не было в нашей городской черте. Иначе корова будет конфискована в пользу государства и сдана на мясокомбинат. Советские люди целый год, точнее одиннадцать месяцев, работают в поте лица, копят деньги и со всех концов нашей необъятной родины приезжают к нам отдыхать, любоваться нашей сказочной природой, а вы здесь вонь невыносимую разводите и антисанитарию. Безобразие! Забудьте о том, что вы когда-то были сельскими жителями. И запомните: вы уже гордые горожане, тем более жители столицы автономной республики! Наш долг: не увеличивать навозные кучи, а как раз таки наоборот – разгребать их до полного, бесследного исчезновения».
Мой дядя Каро, муж маминой младшей сестры, работал на мясокомбинате водителем трёхколёсного мотороллера для перевозки мяса. Он как-то рассказывал моему отцу о том, как забивают коров на комбинате. Это был жутко страшный рассказ. «Люди, имеющие сердце и нормальную психику, не смогут выдержать», – я хорошо запомнил завершающие рассказ слова дяди Каро.
И ещё я запомнил, с каким ужасом я представлял, как будут забивать мою корову Ехник, если вдруг конфискуют её и сдадут на мясокомбинат…
Я видел её крупные светлые глаза, из которых текли слёзы. Текли и образовывали огромное озеро, в котором я тонул, судорожно размахивая руками... И вдруг, как в страшном сне, вместо своей коровы я представил себя…
На меня обратили внимание, когда я задрожал всем телом и чуть было не упал в обморок… У меня поднялась температура, я несколько дней пролежал в постели.
Кстати, потом, через несколько десятилетий, мне попалась пронзительная новелла Станислава Лакоба «Буйвол». Я был поражён схожестью описанного в ней убоя буйволов с моими детскими представлениями по рассказам дяди Каро, «…когда из больших глаз выкатывались огромные капли виноградных слёз. И слышался лишь шёпот плача…» С содроганием сердца я перевёл этот рассказ на армянский язык. Переводил и вместо буйвола представлял свою корову Ехник.
Я не смогу описать разыгравшуюся в нашей семье трагедию, главным действующим лицом которой был я. Не смогу, потому что никакими словами невозможно описать человеческую грусть, которую я, только я видел в глазах коровы. А в том, что она чувствовала наше скорое расставание, я даже не сомневался. Я обнимал корову, прижимался к ней, и меня не могли оторвать от неё.
В конце концов мои родители приняли более-менее приемлемое решение: они подарили корову нашему родственнику, который жил в деревне недалеко от города; к ним мы иногда ходили в гости. Подарили с обязательным условием, что тот не забьёт корову, будет ухаживать за ней так, как это делали мы.
Наш родственник дал слово и сдержал его, он оказался на редкость аккуратным и заботливым хозяином, часто приходил к нам в гости. Не с пустыми руками приходил, приносил несколько крупных голов сыра, мацун (кислое молоко), разнообразные фрукты. А мы, в свою очередь, часто навещали их, и эти дни были для меня очень радостными, тем более тётя отца и её дети (они были моими троюродными дядями) очень полюбили меня.
Артавазд САРЕЦЯН
