Другими концами она приближалась к её глазам, как бы указывая их своими стрелками. Пятый, самый длинный конец, спускался вниз по лбу до ноз­дрей. Эта неправильной формы пятиконечная звезда напоминала забитую стрелками оперативную военную карту, склонившись над которой советские генералы обсуждали направления ударов войск. Я хорошо помню: такие карты были опубликованы в тол­стой книге «История Великой Отечественной войны советского народа», их показывали и в моих любимых военных фильмах. Единственной разницей между военными стрелками и стрелка­ми на лбу коровы был их цвет: на военных картах стрелки были красного цвета, а на лбу коро­вы – белого. Звали нашу корову Ехник, что с армянского означа­ет «олень». Её подарил мне мой дед Епрем, потому что я мечтал иметь корову: я очень любил парное молоко, любил домашнее масло, взбитое своими руками.

И ещё я мечтал иметь, не мень­ше коровы, охотничье ружьё. Не просто какое-нибудь охотничье ружьё, а именно дедушкино охот­ничье ружьё, которое висело на стене в его комнате. Дед обещал подарить его мне, когда вырасту. Он так и сказал: «Ружьё – твоё, но пока пусть будет у меня. Когда вырастешь и получишь разреше­ние, возьмёшь себе». Мы с дедом шомполом чистили его, смазы­вали, из плотного картона спе­циальной высечкой штамповали пыжи, плавили свинец в банке из-под сгущёнки или тушёнки, дно которой дырявили гвоздями, превращая его в сплошную сет­ку, то есть готовили дроболейку: от диаметра отверстий зависело, какая будет дробь – мелкая, круп­ная или картечь. Дроболейку с двух сторон надевали на желез­ные прутья и ставили её на ведро, в которое до половины наливали воду, а сверху ещё и солидный слой керосина, который поджига­ли. Расплавленный свинец через сито, как мелкие бусинки дождя, капал в ведро.

Я до сих пор не могу передать словами то чувство счастья, кото­рое охватывало меня, когда мы с дедушкой колдовали над дробо­лейкой. Стоит ли говорить о том, что я нетерпеливо ждал, когда же наконец вырасту, получу разре­шение и стану обладателем дву­стволки, которую привёз мамин двоюродный брат, дядя Ованес, из Германии после окончания войны и подарил своему дяде – моему деду. Но случилось горе: деда убили скотокрады в горах, когда я учился в третьем классе. После похорон я увидел ружьё у моего дяди. Конечно, я даже не заикнулся, что дед обещал пода­рить ружьё мне, в этом не было никакого смысла, хотя сердце моё обливалось кровью.

Ехник в сутки давала двенад­цать-тринадцать литров молока и полностью обеспечивала нашу семью. Мама квасила мацун, готовила очень вкусный сыр сулугуни и когда нарезала его, толстые ломтики покрывались желтоватыми капельками жира. Я любил жаренный на сковороде сыр с помидорами сорта «Анаит» и домашними яйцами. Мы за­правляли молочными сливками подвешенный к потолку на двух верёвках хноци – маслобойку и взбивали до появления масла. Из­лишек молока мама продавала. Один литр и немного масла она оставляла для тёти Вардишах. Мама была очень довольна, что хотя бы так может поддержать эту несчастную женщину. «Возь­ми себе часть боли человека, – говорила она, – а своей радостью он сам поделится с тобой. Со­обща легче переносить и боль, и радость».

Так жила моя мама, до конца своих дней верная этому жизнен­ному принципу.

Помню, однажды она сказала тёте Манушак: «Кусок хлеба в горло не лезет, когда вспоминаю детишек Вардишах».

Тётя Манушак в ответ согласно кивнула головой.

В первое время тётя Вардишах как-то робко отказывалась от на­шей помощи, но мамина настой­чивость в конце концов «взяла верх».

Да и сама тётя Вардишах, отли­чавшаяся кротостью характера, как я понимаю сейчас, не могла обидеть мою маму отказом. Есть такие люди: безотказные; они никогда не могут сказать «нет», даже в ущерб самим себе.

Рано утром, пока она находи­лась в огороде, я приносил пар­ное молоко и оставлял во дворе под небольшим навесом перед домом.

В свою очередь, тётя Вардишах никогда не оставалась в долгу перед нами и приносила разную рассаду: крупных сортов поми­доров «Бычье сердце», «Анаит», перца «Цицак», обыкновенной и чесночной прасы…

– Эта рассада пикированная, хорошего сорта, – говорила она, – из своих семян.

И хотя всё это было и у нас, моя мама, в свою очередь, что­бы не обидеть тётю Вардишах, принимала с благодарностью и первым делом сажала её рассаду и буквально окружала её особой заботой.

Однажды на мой вопрос, по­чему поступает так, она расска­зала притчу о двух верблюдах, которые паслись рядом: колючки было много, но верблюды уго­щали друг друга. «Ведь дело не в колючке, – заключила мама, – главное: внимание друг к другу и почесть».

Я тогда не понял смысла прит­чи, но запомнил её. И сейчас ду­маю о том, что сегодня нам как раз таки не хватает взаимного внимания и почести.

Несколько лет мы полностью «держались молоком» нашей ко­ровы. Не зря же говорят, что ко­рова «дом держит».

Наша корова «держала» не только наш дом, но и несколько других домов. «Держала» до тех пор, пока наше село было просто селом, а вот когда оно вдруг ста­ло частью курортного города, по­степенно расширявшегося за счёт территорий близлежащих сёл, всем, имевшим домашних жи­вотных, строго-настрого обязали в кратчайшие сроки избавиться от них. Так требовали какие-то новые правила, которые предпи­сывали ещё и «отрезать земель­ные участки до шести соток – в нашем случае – уменьшить почти наполовину» за счёт земли, ухо­дящей вниз, в Цуцхино ущелье.

Некоторое время все соседи дружно проклинали тех, кто при­думал эти новые правила, стара­лись каким-то образом сохранить не только свою, адским трудом очищенную от камней земель­ную площадь, но и домашних животных. Они очень надеялись, что меры будут временными. Но увы и ах, их надежды не оправ­дались. «Ничего не поделаешь, – обречённо говорили они и до­бавляли с горечью: – против лома нет приёма». Под ломом, конечно же, подразумевалось государ­ство, олицетворённое в образе участкового капитана, у которого везде был «свой недремлющий глаз». Конечно, следовали и дру­гие, более ёмкие и живописные сравнения с соответствующими уточнениями.

Участковый капитан, высокий мужчина крепкого телосложения, очень строго предупредил и мою маму: «Решите вопрос вашей ко­ровы: или забейте, или продайте. Это ваше дело. Как говорится, дело вашего добровольного вы­бора. Но чтобы её не было в на­шей городской черте. Иначе ко­рова будет конфискована в пользу государства и сдана на мясоком­бинат. Советские люди целый год, точнее одиннадцать месяцев, работают в поте лица, копят день­ги и со всех концов нашей необъ­ятной родины приезжают к нам отдыхать, любоваться нашей ска­зочной природой, а вы здесь вонь невыносимую разводите и анти­санитарию. Безобразие! Забудьте о том, что вы когда-то были сель­скими жителями. И запомните: вы уже гордые горожане, тем бо­лее жители столицы автономной республики! Наш долг: не увели­чивать навозные кучи, а как раз таки наоборот – разгребать их до полного, бесследного исчезнове­ния».

Мой дядя Каро, муж мами­ной младшей сестры, работал на мясокомбинате водителем трёхколёсного мотороллера для перевозки мяса. Он как-то рас­сказывал моему отцу о том, как забивают коров на комбинате. Это был жутко страшный рас­сказ. «Люди, имеющие сердце и нормальную психику, не смогут выдержать», – я хорошо запом­нил завершающие рассказ слова дяди Каро.

И ещё я запомнил, с каким ужа­сом я представлял, как будут за­бивать мою корову Ехник, если вдруг конфискуют её и сдадут на мясокомбинат…

Я видел её крупные светлые глаза, из которых текли слёзы. Текли и образовывали огромное озеро, в котором я тонул, судо­рожно размахивая руками... И вдруг, как в страшном сне, вме­сто своей коровы я представил себя…

На меня обратили внимание, когда я задрожал всем телом и чуть было не упал в обморок… У меня поднялась температура, я несколько дней пролежал в по­стели.

Кстати, потом, через несколько десятилетий, мне попалась прон­зительная новелла Станислава Лакоба «Буйвол». Я был пора­жён схожестью описанного в ней убоя буйволов с моими детскими представлениями по рассказам дяди Каро, «…когда из больших глаз выкатывались огромные кап­ли виноградных слёз. И слышал­ся лишь шёпот плача…» С со­дроганием сердца я перевёл этот рассказ на армянский язык. Пере­водил и вместо буйвола представ­лял свою корову Ехник.

Я не смогу описать разыграв­шуюся в нашей семье трагедию, главным действующим лицом которой был я. Не смогу, потому что никакими словами невозмож­но описать человеческую грусть, которую я, только я видел в глазах коровы. А в том, что она чувство­вала наше скорое расставание, я даже не сомневался. Я обнимал корову, прижимался к ней, и меня не могли оторвать от неё.

В конце концов мои родители приняли более-менее приемле­мое решение: они подарили ко­рову нашему родственнику, ко­торый жил в деревне недалеко от города; к ним мы иногда ходили в гости. Подарили с обязательным условием, что тот не забьёт ко­рову, будет ухаживать за ней так, как это делали мы.

Наш родственник дал слово и сдержал его, он оказался на ред­кость аккуратным и заботливым хозяином, часто приходил к нам в гости. Не с пустыми руками при­ходил, приносил несколько круп­ных голов сыра, мацун (кислое молоко), разнообразные фрукты. А мы, в свою очередь, часто на­вещали их, и эти дни были для меня очень радостными, тем бо­лее тётя отца и её дети (они были моими троюродными дядями) очень полюбили меня.

Артавазд САРЕЦЯН