«ДЫМОК СТРУИЛСЯ ПЛАВНО ВВЫСЬ…»
В живописном посёлке Агудзере, что в Гулрыпшском районе Абхазии, соседями Евгения Александровича Евтушенко по даче были писатели Георгий Дмитриевич Гулиа, Карло Ражденович Каладзе, Нодар Владимирович Думбадзе и другие знаменитости. Но особенно тепло, по-братски он относился к известному абхазскому поэту Ивану Константиновичу Тарба.
Я наблюдал, что именно он был ближайшим другом Евтушенко. Иван константинович посвятил армянскому народу замечательные стихотворения «Камень Армении», «Ереван» (впоследствии я их вместе с его несколькими другими стихотворениями перевел на армянский язык), а эпиграфом к своему роману «Глаза моей матери» взял ставшими мудрым изречением слова Аветика Исаакяна: «Самое красивое в мире – это глаза матери».
Евтушенко написал предисловие ко второму изданию романа Тарба «Глаза моей матери» в «Роман-газете» в 1984 году: «Иван Тарба очень много сделал для молодой абхазской литературы, с его ладони в небо поэзии взлетело немало талантливых людей. Как бы ни возносила его судьба и как бы ни ударяла, он всегда возвращался к письменному столу, как к честному пастбищу своих мыслей, своих надежд. В этом сказалась его здоровая горная натура абхаза, привыкшего дышать воздухом, в котором слиты воедино два дыхания – моря и заснеженных вершин. Его поэзию и прозу объединяет глубокая человечность и привязанность всеми корнями к родной почве»,– писал Евтушенко о своём друге.
А на его трагическую смерть в 1994 году он отреагировал пронзительным стихотворением «На смерть абхазского друга»:
…И заржали в Абхазии кони,
Когда умер он, так одинок,
Суеверно сжимая в ладони
Окровавленный пляжный песок.
И я верую, как в спасенье,
В горсть надежды, зажатой в руке,
И в прощёное воскресенье,
Где все равные во грехе.
…Я часто оставался ночевать в гостеприимном доме Евгения Александровича.
Как-то вечером он сказал, что мы пойдём в гости к Ивану Тарба, посидим в его апацхе у медленного костра, над которым по абхазскому национальному рецепту коптятся мясо и сыр, на весёлом огне варится мамалыга, и поговорим на этот раз … не о поэзии. Он особо подчеркнул это: не о поэзии.
У нас было хорошее настроение, т.к. накануне Евгений Александрович получил сигнальные экземпляры двухтомника избранных произведений.
С Иваном Тарба я лично не был знаком, знал его только по книгам, в основном по двухтомнику, вышедшему в издательстве «Художественная литература».
«Хороший он человек», – сказал Евтушенко. И мы вышли на улицу.
Но прежде чем отправиться к Тарба, мы почему-то (наверное, «по вине» нашего хорошего настроения) оказались в апацхе Карло Каладзе. Стоя выпили по стакану ароматной «Изабеллы», закусили копчёным мясом. Евгений Александрович прочитал стихотворение «Мы – карликовые берёзы»:
Мы – карликовые берёзы.
Мы крепко сидим, как занозы,
у вас под ногтями, морозы…
– И у меня тоже есть стихотворение о берёзах,– сказал Карло Каладзе,– но мои берёзы не карликовые.
Попрощавшись с хозяином, мы пошли к Тарба. «Он хороший человек,– повторил Евгений Александрович,– он очень хороший человек».
Тарба нас ждал в апацхе за богато накрытым столом.
Горел огонь, весело потрескивали поленья, к потолку медленно поднимался дым, обволакивая лунные головки домашнего сыра сулугуни и большие куски мяса на специальных крючках-вешалках.
Когда Евтушенко представил меня, Тарба поинтересовался, где я родился и учился, чем занимаюсь. Я ответил на все интересующие его вопросы, сказал, что окончил сухумскую армянскую школу имени Ованеса Туманяна.
Тарба сказал, что, будучи председателем правления Союза писателей Абхазии, принимал участие в открытии памятника Ованесу Туманяну во дворе школы. А когда я добавил, что работаю на Абхазвинкомбинате, Евгений Александрович не без гордости сообщил Тарба, что по моей просьбе он выступал в актовом зале винзавода, где познакомился с замечательным человеком и дегустатором вин Валерием Авидзба. Я до сих пор помню, как читал Евгений Александрович «Итальянскую балладу», «Зашумит ли клеверное поле», «Идут белые снеги»…
За столом завязался интересный разговор. Я внимательно слушал, не перебивая.
Как и обещал Евтушенко, они говорили не о поэзии.
Хорошо помню: он рассказывал о карибском кризисе и роли Анастаса Микояна в его разрешении, о своих захватывающих дух встречах с Фиделем Кастро на Кубе и в Москве и о многом другом.
Вдруг Евтушенко обратился ко мне:
– О поэзии мы говорить не будем. Но обязательно будем читать стихи. Тема – костёр. Давай начнём с тебя.
Я, конечно, не заставил себя долго упрашивать и начал читать:
Смотрите, как горят дрова в камине,
От дров сухих нет дыма и в помине.
Вы слышите,
Что говорят дрова, когда горят?
Я слышу их слова:
«Мы рождены землёй,
И наша пусть зола достанется земле».
А что же говорят дрова сырые,
Они шипят, как духи злые:
«Чтоб горели мы, сухих нам дайте дров».
– Хорошо,– сказал Евтушенко,– мне понравилось! Ваня, а сейчас твоя очередь.
Иван Тарба прочитал стихотворение «У костра»:
Душа Сибири, отогрейся,
Небось прозябла за века!
Уже в тайге ложатся рельсы,
Бегущие издалека.
…Машины их уходят в рейсы
Сегодня дальше, чем вчера.
Душа Сибири, грейся, грейся
У молодёжного костра!
Дошла очередь и до самого Евгения Александровича:
– Я хочу прочитать нежное, полное любви стихотворение. Оно мне очень нравится своей искренностью.
И он начал читать:
Костёр, я помню, во дворе
Мать разводила на заре…
О Боже! Так это же моё стихотворение «Мамин костёр», которое несколько дней назад было опубликовано в газете «Советская Абхазия»!
Евтушенко читал мое стихотворение! Или я ослышался?
Да нет же! Как будто в глубоком сне я слышу:
Дымок струился плавно ввысь,
И… продолжалась наша жизнь.
Евтушенко читал так, как умел читать только он, в каждое слово вкладывая капельку своей крови. Мне казалось, что к концу стихотворения он, обессиленный и обескровленный, рухнет на земляной пол. Я даже, помнится, привстал немного, чтобы поддержать его. Поддержать самого Евтушенко!
– Зачем ты по утрам костёр
Разводишь, мама, с давних пор?
– Чтоб солнцу силу дать, сынок, –
Мне улыбалась сквозь дымок…
…В моей жизни был вот такой замечательный вечер. Этот тёплый, чистый, овеянный морским воздухом вечер сопровождает меня всю жизнь.
Он продолжается до сих пор, и без его тепла и света моя жизнь была бы намного бледнее и беднее.
«МЕЖДУ НАМИ ЕСТЬ МНОГО ОБЩЕГО»
Я никогда не думал, сколько же общего было между нами: между Евгением Александровичем Евтушенко и мной. Такая мысль мне и в голову не приходила: я просто благоговел перед ним и дружбу с этим замечательным человеком считал подарком судьбы. А всерьёз задумался об этом недавно, когда в который раз перечитывая гениальную по содержанию и составлению книгу «Можно всё ещё спасти», вдруг вспомнил слова, сказанные им во время одной из наших вечерних бесед в его агудзерском доме.
Дело было так. Я в очередной раз приехал к нему по его просьбе. Позвонил Евгений Александрович и сказал, что у него гостит его учитель – поэт Сергей Васильевич Смирнов (не путать с Сергеем Сергеевичем Смирновым. – А.А.), и он планирует провести небольшой поэтический вечер в узком семейном кругу. С собой я прихватил несколько бутылок заводского вина: «Лыхны», «Апсны», «Псоу», «Анакопия», «Букет Абхазии» – не выбирал, взял что попалось под скорую руку. Так вот, Евгений Александрович, представляя меня Смирнову, сказал: «Обнадёживающий юный поэт, по совместительству винодел. Между нами есть много общего, он в какой-то степени осуществил мою мечту».
Мы провели интересный вечер. К нам присоединились Джан, мать и дочь Зина и Лена Тихоновы, проживающие в доме Евтушенко.
Евгений Александрович и Сергей Васильевич читали новые стихи. Я тоже прочитал что-то вроде полупародии «Монолог Евтушенко» на строки «Поэты сорокалетние у нас, на Руси, – долгожители» из стихотворения «Долголетие», в которой выражал мысль о том, что оно, долголетие, гарантировано сибирским здоровьем и абхазским долголетием:
Не зря в Сибири я родился,
Не зря в Абхазии живу.
Но вернёмся к нашему повествованию.
Я тогда не придал значения его словам, но сегодня в контексте его полукомического рассказа о том, как поступал без аттестата о среднем образовании в Литинститут, начал осмысливать те слова: «между нами есть много общего». Так вот, он сказал: «Если бы я не был поэтом, я обязательно стал бы врачом. Но если бы не стал врачом, то обязательно стал бы виноделом». И я с опозданием на несколько десятилетий задался вопросом: это каким же образом я «в какой-то степени осуществил его мечту», и понял, что я, работая на Абхазвинкомбинате, занимался виноделием, и таким образом в какой-то степени осуществил его мечту!
И вспомнилось мне. Однажды на сухумском винзаводе, куда Евгений Александрович приехал за мной, чтобы вместе поехать в Агудзеру, в присутствии виноделов Валико Смыра и Отара Цивцивадзе в кабинете начальника цеха розлива сухих и креплёных вин путём дегустации безошибочно определил марки пяти вин, которые по цвету и вкусу практически не отличались друг от друга. Как сейчас помню: поставили пять чайных стаканов перед ним, и он, сделав по одному небольшому глотку, определил! Виноделы были крайне удивлены его способностями дегустатора. И ещё мы провели небольшую экскурсию по комбинату, посидели в дегустационном зале на втором этаже рядом с небольшим актовым залом, где выступали известные писатели, а также некоторые завсегдатаи клуба «Кабачок 13 стульев» во главе со Спартаком Мишулиным. Уже потом, когда мы возвращались в Агудзеру, Евгений Александрович сказал, что было бы здорово, если в дегустационном зале вместо дорогой лакированной мебели стояли бы столы из грубо сколоченных досок и деревянные скамейки из неотёсанных брёвен. Действительно, было бы здорово! Но это, конечно, дело вкуса.
Впоследствии я не раз убеждался, что Евгений Александрович не хуже опытных виноделов разбирался в такой глубокой науке (именно – науке!), как виноделие и виноградарство, и стал бы гениальным виноделом, если бы обстоятельства сложились таким образом.
А врачом? – спросите вы. И врачом тоже. В этом я убедился на своем личном опыте. Мой папа часто болел, и я с детства мечтал стать врачом, чтобы вылечить его. Евгений Александрович постоянно поддерживал моего отца дельными советами, которые впоследствии почти с точностью совпадали с врачебными заключениями. Помню, как же был удивлён его знаниями мой друг, врач-кардиолог Сухумской горбольницы Размик Ипекчян! Убедившись в медицинских знаниях Евгения Александровича, моя мама «при первой же необходимости» звонила ему, советовалась. Дело доходило до того, что даже после назначения врача она «обязательно консультировалась с Женей». В ту пору у нас не было телефона, и, чтобы позвонить в Агудзеру, а иногда и в Москву, мама шла к нашей ближайшей соседке – тёте Рае Гицба-Конджария.
…Конечно, я себя ни в коем случае не сравниваю с Евгением Евтушенко, но согласен с его словами о том, что между нами было много общего. Но самым общим, самым большим и главным общим была поэзия: я, как и Евгений Александрович, был её влюблённым глотателем.
И ещё: я позволю себе поправить Евгения Александровича: нет, всё же он стал и врачом, и виноделом, ведь его многогранное творчество, как чудотворное зелье, исцеляет души миллионов людей и как божественное вино опьяняет их сердца.
Артавазд САРЕЦЯН
На снимке: выступление Е.Евтушенко в Сухуме
(фото из архива автора)
