«ДЫМОК СТРУИЛСЯ ПЛАВНО ВВЫСЬ…»

В живописном посёлке Агудзере, что в Гулрыпшском районе Абхазии, соседями Евгения Александровича Евтушенко по даче были писатели Георгий Дмитриевич Гулиа, Карло Ражденович Каладзе, Нодар Владимирович Думбадзе и другие знаме­нитости. Но особенно тепло, по-братски он относился к известному абхазскому поэту Ивану Константиновичу Тарба.

Я наблюдал, что именно он был бли­жайшим другом Евтушенко. Иван кон­стантинович посвятил армянскому народу замечательные стихотворения «Камень Армении», «Ереван» (впоследствии я их вместе с его несколькими другими стихот­ворениями перевел на армянский язык), а эпиграфом к своему роману «Глаза моей матери» взял ставшими мудрым изречени­ем слова Аветика Исаакяна: «Самое краси­вое в мире – это глаза матери».

Евтушенко написал предисловие ко вто­рому изданию романа Тарба «Глаза моей матери» в «Роман-газете» в 1984 году: «Иван Тарба очень много сделал для моло­дой абхазской литературы, с его ладони в небо поэзии взлетело немало талантливых людей. Как бы ни возносила его судьба и как бы ни ударяла, он всегда возвращался к письменному столу, как к честному паст­бищу своих мыслей, своих надежд. В этом сказалась его здоровая горная натура абха­за, привыкшего дышать воздухом, в кото­ром слиты воедино два дыхания – моря и заснеженных вершин. Его поэзию и прозу объединяет глубокая человечность и при­вязанность всеми корнями к родной по­чве»,– писал Евтушенко о своём друге.

А на его трагическую смерть в 1994 году он отреагировал пронзительным стихотво­рением «На смерть абхазского друга»:

…И заржали в Абхазии кони,

Когда умер он, так одинок,

Суеверно сжимая в ладони

Окровавленный пляжный песок.

И я верую, как в спасенье,

В горсть надежды, зажатой в руке,

И в прощёное воскресенье,

Где все равные во грехе.

…Я часто оставался ночевать в гостепри­имном доме Евгения Александровича.

Как-то вечером он сказал, что мы пой­дём в гости к Ивану Тарба, посидим в его апацхе у медленного костра, над которым по абхазскому национальному рецепту коп­тятся мясо и сыр, на весёлом огне варится мамалыга, и поговорим на этот раз … не о поэзии. Он особо подчеркнул это: не о по­эзии.

У нас было хорошее настроение, т.к. на­кануне Евгений Александрович получил сигнальные экземпляры двухтомника из­бранных произведений.

С Иваном Тарба я лично не был знаком, знал его только по книгам, в основном по двухтомнику, вышедшему в издательстве «Художественная литература».

«Хороший он человек», – сказал Евту­шенко. И мы вышли на улицу.

Но прежде чем отправиться к Тарба, мы почему-то (наверное, «по вине» нашего хорошего настроения) оказались в апацхе Карло Каладзе. Стоя выпили по стакану ароматной «Изабеллы», закусили копчё­ным мясом. Евгений Александрович про­читал стихотворение «Мы – карликовые берёзы»:

Мы – карликовые берёзы.

Мы крепко сидим, как занозы,

у вас под ногтями, морозы…

– И у меня тоже есть стихотворение о бе­рёзах,– сказал Карло Каладзе,– но мои бе­рёзы не карликовые.

Попрощавшись с хозяином, мы пошли к Тарба. «Он хороший человек,– повторил Евгений Александрович,– он очень хоро­ший человек».

Тарба нас ждал в апацхе за богато накры­тым столом.

Горел огонь, весело потрескивали поле­нья, к потолку медленно поднимался дым, обволакивая лунные головки домашнего сыра сулугуни и большие куски мяса на специальных крючках-вешалках.

Когда Евтушенко представил меня, Тарба поинтересовался, где я родился и учился, чем занимаюсь. Я ответил на все интересу­ющие его вопросы, сказал, что окончил су­хумскую армянскую школу имени Ованеса Туманяна.

Тарба сказал, что, будучи председателем правления Союза писателей Абхазии, при­нимал участие в открытии памятника Ова­несу Туманяну во дворе школы. А когда я добавил, что работаю на Абхазвинкомби­нате, Евгений Александрович не без гор­дости сообщил Тарба, что по моей просьбе он выступал в актовом зале винзавода, где познакомился с замечательным человеком и дегустатором вин Валерием Авидзба. Я до сих пор помню, как читал Евгений Алек­сандрович «Итальянскую балладу», «За­шумит ли клеверное поле», «Идут белые снеги»…

За столом завязался интересный разговор. Я внимательно слушал, не перебивая.

Как и обещал Евтушенко, они говорили не о поэзии.

Хорошо помню: он рассказывал о кариб­ском кризисе и роли Анастаса Микояна в его разрешении, о своих захватывающих дух встречах с Фиделем Кастро на Кубе и в Москве и о многом другом.

Вдруг Евтушенко обратился ко мне:

– О поэзии мы говорить не будем. Но обязательно будем читать стихи. Тема – ко­стёр. Давай начнём с тебя.

Я, конечно, не заставил себя долго упра­шивать и начал читать:

Смотрите, как горят дрова в камине,

От дров сухих нет дыма и в помине.

Вы слышите,

Что говорят дрова, когда горят?

Я слышу их слова:

«Мы рождены землёй,

И наша пусть зола достанется земле».

А что же говорят дрова сырые,

Они шипят, как духи злые:

«Чтоб горели мы, сухих нам дайте дров».

– Хорошо,– сказал Евтушенко,– мне по­нравилось! Ваня, а сейчас твоя очередь.

Иван Тарба прочитал стихотворение «У костра»:

Душа Сибири, отогрейся,

Небось прозябла за века!

Уже в тайге ложатся рельсы,

Бегущие издалека.

…Машины их уходят в рейсы

Сегодня дальше, чем вчера.

Душа Сибири, грейся, грейся

У молодёжного костра!

Дошла очередь и до самого Евгения Александровича:

– Я хочу прочитать нежное, полное люб­ви стихотворение. Оно мне очень нравится своей искренностью.

И он начал читать:

Костёр, я помню, во дворе

Мать разводила на заре…

О Боже! Так это же моё стихотворение «Мамин костёр», которое несколько дней назад было опубликовано в газете «Совет­ская Абхазия»!

Евтушенко читал мое стихотворение! Или я ослышался?

Да нет же! Как будто в глубоком сне я слышу:

Дымок струился плавно ввысь,

И… продолжа­лась наша жизнь.

Евтушенко читал так, как умел читать только он, в каждое слово вкладывая ка­пельку своей крови. Мне казалось, что к концу стихотво­рения он, обесси­ленный и обескров­ленный, рухнет на земляной пол. Я даже, помнится, привстал немного, чтобы поддержать его. Поддержать самого Евтушенко!

– Зачем ты по утрам костёр

Разводишь, мама, с давних пор?

– Чтоб солнцу силу дать, сынок, –

Мне улыбалась сквозь дымок…

…В моей жизни был вот такой замеча­тельный вечер. Этот тёплый, чистый, ове­янный морским воздухом вечер сопрово­ждает меня всю жизнь.

Он продолжается до сих пор, и без его тепла и света моя жизнь была бы намного бледнее и беднее.

«МЕЖДУ НАМИ ЕСТЬ МНОГО ОБЩЕГО»

Я никогда не думал, сколько же общего было между нами: между Евгением Алек­сандровичем Евтушенко и мной. Такая мысль мне и в голову не приходила: я про­сто благоговел перед ним и дружбу с этим замечательным человеком считал подар­ком судьбы. А всерьёз задумался об этом недавно, когда в который раз перечитывая гениальную по содержанию и составле­нию книгу «Можно всё ещё спасти», вдруг вспомнил слова, сказанные им во время од­ной из наших вечерних бесед в его агудзер­ском доме.

Дело было так. Я в очередной раз при­ехал к нему по его просьбе. Позвонил Ев­гений Александрович и сказал, что у него гостит его учитель – поэт Сергей Василье­вич Смирнов (не путать с Сергеем Сергее­вичем Смирновым. – А.А.), и он планирует провести небольшой поэтический вечер в узком семейном кругу. С собой я прихва­тил несколько бутылок заводского вина: «Лыхны», «Апсны», «Псоу», «Анакопия», «Букет Абхазии» – не выбирал, взял что по­палось под скорую руку. Так вот, Евгений Александрович, представляя меня Смирно­ву, сказал: «Обнадёживающий юный поэт, по совместительству винодел. Между нами есть много общего, он в какой-то степени осуществил мою мечту».

Мы провели интересный вечер. К нам присоединились Джан, мать и дочь Зина и Лена Тихоновы, проживающие в доме Ев­тушенко.

Евгений Александрович и Сергей Васи­льевич читали новые стихи. Я тоже про­читал что-то вроде полупародии «Монолог Евтушенко» на строки «Поэты сорокалет­ние у нас, на Руси, – долгожители» из сти­хотворения «Долголетие», в которой вы­ражал мысль о том, что оно, долголетие, гарантировано сибирским здоровьем и аб­хазским долголетием:

Не зря в Сибири я родился,

Не зря в Абхазии живу.

Но вернёмся к нашему повествованию.

Я тогда не придал значения его словам, но сегодня в контексте его полукомическо­го рассказа о том, как поступал без аттеста­та о среднем образовании в Литинститут, начал осмысливать те слова: «между нами есть много общего». Так вот, он сказал: «Если бы я не был поэтом, я обязательно стал бы врачом. Но если бы не стал врачом, то обязательно стал бы виноделом». И я с опозданием на несколько десятилетий за­дался вопросом: это каким же образом я «в какой-то степени осуществил его мечту», и понял, что я, работая на Абхазвинкомби­нате, занимался виноделием, и таким об­разом в какой-то степени осуществил его мечту!

И вспомнилось мне. Однажды на сухум­ском винзаводе, куда Евгений Александро­вич приехал за мной, чтобы вместе поехать в Агудзеру, в присутствии виноделов Вали­ко Смыра и Отара Цивцивадзе в кабинете начальника цеха розлива сухих и креплё­ных вин путём дегустации безошибочно определил марки пяти вин, которые по цве­ту и вкусу практически не отличались друг от друга. Как сейчас помню: поставили пять чайных стаканов перед ним, и он, сде­лав по одному небольшому глотку, опреде­лил! Виноделы были крайне удивлены его способностями дегустатора. И ещё мы про­вели небольшую экскурсию по комбинату, посидели в дегустационном зале на втором этаже рядом с небольшим актовым залом, где выступали известные писатели, а так­же некоторые завсегдатаи клуба «Кабачок 13 стульев» во главе со Спартаком Мишу­линым. Уже потом, когда мы возвращались в Агудзеру, Евгений Александрович сказал, что было бы здорово, если в дегустаци­онном зале вместо дорогой лакированной мебели стояли бы столы из грубо сколочен­ных досок и деревянные скамейки из неот­ёсанных брёвен. Действительно, было бы здорово! Но это, конечно, дело вкуса.

Впоследствии я не раз убеждался, что Евгений Александрович не хуже опытных виноделов разбирался в такой глубокой на­уке (именно – науке!), как виноделие и ви­ноградарство, и стал бы гениальным вино­делом, если бы обстоятельства сложились таким образом.

А врачом? – спросите вы. И врачом тоже. В этом я убедился на своем личном опыте. Мой папа часто болел, и я с детства мечтал стать врачом, чтобы вылечить его. Евгений Александрович постоянно поддерживал моего отца дельными советами, которые впоследствии почти с точностью совпада­ли с врачебными заключениями. Помню, как же был удивлён его знаниями мой друг, врач-кардиолог Сухумской горбольницы Размик Ипекчян! Убедившись в медицин­ских знаниях Евгения Александровича, моя мама «при первой же необходимости» звонила ему, советовалась. Дело доходило до того, что даже после назначения врача она «обязательно консультировалась с Же­ней». В ту пору у нас не было телефона, и, чтобы позвонить в Агудзеру, а иногда и в Москву, мама шла к нашей ближайшей со­седке – тёте Рае Гицба-Конджария.

…Конечно, я себя ни в коем случае не сравниваю с Евгением Евтушенко, но со­гласен с его словами о том, что между нами было много общего. Но самым общим, са­мым большим и главным общим была по­эзия: я, как и Евгений Александрович, был её влюблённым глотателем.

И ещё: я позволю себе поправить Евгения Александровича: нет, всё же он стал и вра­чом, и виноделом, ведь его многогранное творчество, как чудотворное зелье, исце­ляет души миллионов людей и как боже­ственное вино опьяняет их сердца.

Артавазд САРЕЦЯН

На снимке: выступление Е.Евтушенко в Сухуме

(фото из архива автора)