Вот теперь земляная насыпь перед ним, и он невольно ловит себя на мысли: на могилку похожа эта свежевскопанная земля...

Чтобы не давили мрачные мысли, он то и дело выглядывает из окопа – посмотреть, как там, на другом берегу Гумисты. А река лежит себе в ложе, перекатывает воды… Как было со дней Сотворения мира, так и сегодня… Пойдут ливни, выйдет Гумиста из берегов, разольется, а наладится погода, возвратится в привычное русло.

Вот сейчас она несет к морю звук одиночного выстрела, а вслед за ним, словно эхо, грохот танковых залпов.

И летят с одного берега на другой то пули, то снаряды…

– Что-то слишком часто ты голову стал поднимать… Горячую пулю снайпера решил словить? – Адгур, сосед по окопу, твердой рукой взял Нара за плечо и чуть осадил, толкнул вниз.

В тот же миг – свист, и оба повалились на дно окопа. Несколько снарядов с той стороны, как в масло, вошли в рыхлую насыпь прямо позади ребят, а на них обрушились комья земли вперемешку с прошлогодними листьями.

– Чтоб попало по головам вашим! – проворчал Адгур. – Будет, в конце концов, сегодня конец вашей стрельбе или нет?!! А мы тут каждый патрон считай!

Первые дни после того как он переплыл Гумисту и примкнул к группе малознакомых ребят, Нар съеживался не то что при взрыве… При каждом свисте пули… Так, наверное, думал он, чувствует себя человек, которого ненастье настигло в пустыне: абсолютно нагим, незащищенным, не знающим, куда деться… Ему и в голову не приходило, что то же самое чувствовал каждый. Ему казалось, что боится он один, и боится больше всех…

Он ужасно тяготился этим не подвластным сознанию чувством.

«Трус!» – жестко выговаривал ему внутренний голос. Как будто выпущенная из вражеского ружья пуля должна попасть именно в него, прямо ему в голову.

Ужасные предчувствия преследовали его, и он не знал, откуда они к нему приходят.

Но первые дни миновали, и однажды вдруг Нар с удивлением обнаружил, что падающие с грохотом снаряды его уже особо не беспокоят. Словно они сами по себе. Он даже вдруг поймал себя на мысли, что надо что-то более решительное предпринять, чтобы поскорее покончить с войной.

– Давайте перекусим, еду принесли, – раздались голоса из нижних окопов. Поутихло. Похоже, что и на другом берегу Гумисты наступило время обеда.

В окопе поблизости были и сухумские ребята. Он перезнакомился со всеми уже на следующий день, как переплыл Гумисту. Конечно, были грустные, но духом не падали. Поглядывали только на корпуса Нового района, как только что вылупившиеся ласточки смотрят на мать. Им казалось, что многоэтажные дома поменяли цвет: потускнели, осиротели и словно упрекают: зачем вы нас оставили?

– Ослушался отца, увязался за мной, – мужчина лет сорока, сверкая глазами над густой черной бородой, кивнул на парнишку, с которым они, чуть пригнувшись, недавно пришли в нижний окоп и присели в укрытии.

На вид мальчишке было лет пятнадцать, над губой уже пробивался едва заметный пушок, но держался он солидно, с достоинством. Еще бы! Ведь в руках у него было принесенное из дома охотничье ружьё. Судя по всему, отцовское.

– Три раза уже сбегал, но с дороги возвращали. Ведь ребенок еще! – продолжал бородатый мужчина. – Ночью тайком залез в кузов под брезент, и теперь только вылез! Мать с отцом, наверное, с ума там сходят!

– Я не с пустыми руками пришел, отцовское ружье принес. Отец даже трогать его не велел. А сейчас вот оно – мое. Взял и не спросил! – с гордостью произнес паренек, всем своим видом показывая, что охотиться он собирается не на дроздиков.

– А что за насечки на прикладе? – спросил Нар, чтобы перевести разговор на другую тему.

– Это сколько туров убил мой отец! А следующие будут – по числу наших врагов, – отчеканил он, как школьник, без запинки.

– Вот какие рвутся на войну… А сколько взрослых сбежали или прячутся! – произнес ополченец постарше, даже не пытаясь скрыть раздражения.

– После разберемся, – ответил другой, жадно проглатывая кусок, а вместе с ним и злобу.

– Когда-нибудь, они, как ацыбра, прорастут, наверное, даже у нас в носу, – добавил седой, продолжая чистить автомат.

Когда Нар и Адгур, перекусив, вернулись на место, обстрел возобновился с новой силой. Осколки раскромсали бревна, служившие крышей их окопа, теперь земля сыпалась, как из ковша, и они не знали куда деваться.

Стали раздаваться ответные залпы. Обоим казалось, что вот-вот лопнут перепонки. Голова шла кругом.

Обстрел прекратился как-то сразу… И тут Нар увидел (он даже врагу не пожелал бы увидеть такое!), что в нижнем окопе с пробитым сердцем лежал тот самый мальчишка, сбежавший вчера от родителей и приехавший на передовую с соседями. Из-за подлого осколка – снаряд разорвался у самого входа в окоп – его мечта сражаться с врагами так и осталась мечтой.

Другой осколок покалечил ногу бородатого мужчины. Когда к нему подбежали, чтобы отправить в госпиталь, он простонал:

– Оставьте меня! Лучше я умру на этом месте! Как я привезу его домой? Как мне смотреть в глаза его родителям? Что я им скажу?

Так он причитал, совершенно не думая о собственном ранении, словно сам во время пережитой перестрелки и не пострадал вовсе.

«У врага оружия, как дров в поленнице, стреляют, не жалея… Когда эти снаряды пробивают сердца, а ты бессилен защитить сердца таких вот пацанов, а значит, и Родину, – это большое несчастье», – думал Нар, возвращаясь в окоп после того, как все они вместе отправили в госпиталь выживших и в морг погибших. Он даже не пытался не думать о мальчишке, из рук которого ему все-таки удалось с огромным трудом выцарапать отцовское ружье: «Неужели напрасна твоя смерть? Вот так ты пропал, неужели зря?»

Его счастливое лицо в минуты, когда он мечтал сразиться с врагом, так и застыло у Нара перед глазами.

Солнце уже садилось, когда появилась смена (ребята из нижних и верхних окопов менялись одновременно).

– Со мной едешь домой к нам, и не вздумай возражать! – безапелляционно заявил Адгур.

– Не хочу беспокоить. Посмотри, на кого я похож! – отговаривался Нар. Но Адгур был настойчив и буквально втолкнул его в машину, на которой приехали сменившие их ребята.

И тут Нар вдруг почувствовал, что от этих твердых и искренних слов Адгура ему мгновенно стало тепло, будто повеяло жаром от очага. Такое чувство возникает, когда в сумерках сидишь у очага при свечах. И Нару даже показалось, будто тепло родного дома коснулось его.

Сегодня он будет дома. Нет, это не его родной дом. К родному очагу ему пока попасть было невозможно. Но именно потому они с Адгуром и взяли в руки оружие, чтобы люди могли как можно скорее попасть в свои дома.

И хотя часть красного закатного солнца уже погрузилась в море, до темноты было еще далеко. Когда машина свернула с главной дороги, Нар, который, конечно, не всю Абхазию знал вдоль и поперек и о деревне Адгура только слышал, подумал, как же похожи все абхазские деревни и дороги к ним.

Водитель моментами почти засыпал за рулем. Нар заметил, что сидящий рядом с ним Адгур будто невзначай (машину на разбитой дороге мотало из стороны в сторону) толкал водителя, и тот мгновенно вскидывался и закуривал самокрутку.

В окопах этого парня-водителя Нар ни разу не видел.

– Вот еще одна несчастная на кладбище пошла, – тяжело вздохнул Адгур, когда машина поравнялась с идущей навстречу высокой девушкой, буквально завернутой в траур с головы до ног.

Может, он сказал это, чтобы водителя, Нара и еще двоих в машине отвлечь ото сна, сделать дорогу легче, ведь глаза от усталости так и слипались, и пелена сна переносила из жестокой реальности в другой мир…

И даже шедшая вдоль дороги девушка в трауре, стройная, как свеча, тоже казалась сном… И траур ее словно окрашивал черным уже начинавшие желтеть кустарники и придорожную густую траву.

Машины в этом месте вынуждены были сбрасывать скорость – дорога была повреждена и осыпалась, ехать надо было осторожно. И Нар вдруг ощутил острое желание, чтобы автомобиль ехал еще медленнее или даже вовсе остановился: чтобы он мог, не прогоняя совсем боль-тоску этой неизвестной девушки, как можно больше вобрать ее в себя, в свое сердце и мысли…

Война, считай, только началась, а как много людей уже надели траур.

Адгур притих, до самого дома больше не сказал ни слова. Нар не стал спрашивать, кто она, а остальные парни в машине, видимо, знали ее.

В апацхе было многолюдно – взрослые, дети… Уже пылал огонь, потрескивали поленья. На очажной цепи висел огромный котел.

– Из Гагры и Ткварчели беженцы у нас, – пояснил Адгур.

Нар, конечно же, сразу все понял, не мог не понять.

 У всех лица словно горели. Но жар этот был не от костра, это было другое – вынудившее каждую из этих семей бросить дом, двор… Это была горячая боль, ни на что другое не похожая. Это невозможно передать словами.

Мать Адгура встретила пришедшего с сыном, как будто ждала его, обвела рукой вокруг головы Нара. Нар знал, что этот жест означает:ы «Возьму на себя все твои несчастья!»

– Пусть Бог бережет вас! – сказала она и перекрестила обоих.

Когда поели, выпили, теплая постель, сменившая холодный окоп, сделала свое дело. Нар даже не заметил, как заснул, и спал в ту ночь так сладко, что если даже он и увидел бы какой-нибудь сон, не смог бы вспомнить.

Солнце уже было высоко, когда Нар проснулся. Сев на кровати, он сразу увидел через открытое окно уже знакомую девушку в трауре. Она снимала с веревки, протянутой между двумя яблонями, вещи – его и Адгура, в которых они пришли с позиций.

– Как она здесь? Она что, из этого дома? – он даже потер глаза, чтобы убедиться, что это все происходит наяву.

Нару стало неловко: девушка постирала не только его одежду, но и носки, за десять дней совершенно прокисшие в сапогах.

Рядом с кроватью, на стуле, аккуратно висели вещи, в которые ему предстояло переодеться прямо сейчас. Видимо, из одежды Адгура.

Нар оделся и вышел во двор. Навстречу ему направился мужчина. Это был Хирбей, отец Адгура, с которым ему не пришлось познакомиться накануне: тот вернулся домой под утро. Поприветствовав гостя, он рассказал, что ночью срочно пришлось разгружать поезд на гудаутском вокзале.

– Воевать не пускают, – со вздохом развел руками отец Адгура. – Возраст, говорят, не маленький, но если хочешь помочь, то дело для каждого найдется. И немало. Вот и работаем на вокзале. В основном ночью, как стемнеет. У некоторых возраст и поболее  моего.

Тот военный год был щедрым, урожайным, изобилием наградили людей даже случайно оброненные зерна. И нужно было как-то умудриться и с врагом воевать, и урожаю не позволить погибнуть. Собрать все.

После завтрака Адгур с отцом взяли корзины для винограда и направились в сад. Нар, конечно, за ними.

– Не обижай нас. Ты – гость, нельзя так, – все повторял отец Адгура.

Нар будто не слышал этих слов, он улыбался уважительно, но при этом настойчиво следовал за хозяевами. Работать ему было не привыкать.

В семье Адгура Нар пробыл два дня. В какой-то момент он понял, что забылся. И прислушался: звуки выстрелов сюда доносились приглушенными, будто бы из чана, из глубины…

– О своих что-нибудь известно тебе, дад? – отец Адгура все-таки затронул тему, от которой холодело сердце Нара.

– Знаю только, что село наше беспрерывно обстреливается. Есть и погибшие, – сказал Нар.

У отца Нара тоже был хороший виноградник, черный и белый виноград вперемешку. Осенью тяжелые гроздья благоухали… А какое вино из них получалось!

Нар вспомнил, что недавно встретил соседа, который рассказал, что виноградник их серьезно пострадал при обстреле.

Нар почувствовал, что слезы наворачиваются на глаза, но он отогнал их и сказал с достоинством: «Ничего! Люди гибнут, не то что виноградники! Вернусь, посадим новый. Пусть Бог не даст нам боли больше этой».

– Нашу правду, как постиранную и выжатую одежду, на солнце не высушишь. Как шею ей ни выкручивай, она не умрет. Правда потому что! – произнес Хирбей, когда они присели отдохнуть.

А потом показал рукой на едва виднеющиеся вдали дома и заметил: «Я в то время был ребенком… Привели их сюда, в район, расселили, с тех пор они стали жить среди нас. Наши отцы помогали им, на их совести пот наших родителей. А теперь вот превратились во врагов… Случившееся – это и их большой грех. Создатель все видит и отвернется от того, кто не оценил нашу землю и наш труд…»

Дул осенний легкий ветерок. Что ни говори, хоть в горах уже выпал первый снежок, солнце здорово припекало. На горизонте гнездились тучи – белые тучи словно соперничали с грозовыми черными.

А тут они заполняют корзины тугими гроздьями, нагретыми на солнце, тоже черными, как угли… Нар в который уж раз слышал, какое из этого винограда получается вино. Да что слышал… Пробовал же вчера!

Спокойствие от слияния с природой, радость от плодов, подаренных землей, – все это вместе подобно целительному напитку подействовало на Нара умиротворяюще. Словно и нет войны…

Взрывы затихли, а звуки автоматных очередей в эти места не долетали. Нар понимал, что эта тишина обманчива: там, на линии фронта, куда он возвратится уже завтра, так же гибнут ребята, так же рвутся снаряды, унося жизни. А когда долетит домой горестная весть, надевают траур матери и отцы. Да, он не знает, что его ждет. Не знает, погибнет или нет, но завтра он снова, не раздумывая, встанет под пули.

Вечером, когда они вернулись (за день удалось собрать половину урожая!), на кухне в большом котле варила мамалыгу девушка в трауре.

 Нар никак не мог привыкнуть к ее появлениям и снова удивился. Между тем он твердо решил не спрашивать у Адгура, кто она.

Вспомнив, что он еще не поблагодарил за постиранные вещи, он обратился к незнакомке:

– Спасибо! Вы вчера постирали мои вещи! Я и сам мог бы осилить.

– Ничего! Пока моя помощь заключается только в этом, – кивнула она, вытирая фартуком раскрасневшееся от костра лицо. – Мое место – не здесь, а на войне… Но и это скоро... – она снова поспешила к котлу с мамалыгой.

Как ни сдерживался Нар, вопрос Адгуру про девушку в трауре прямо-таки сам слетел у него с языка. Тот ответил, что ее зовут Губла, живет как раз напротив. Месяц назад муж ее с друзьями не вернулся из разведки: нарвались на засаду, и их взяли в плен.

– Договорились об обмене, а те, – кивнул Адгур в сторону оккупированного Сухума, – перед самым обменом всех наших убили и еще теплыми передали нам. Врачи подтвердили, что убили за несколько часов до обмена.

Они с Гублой вдвоем жили. Отец с матерью мужа ее три года назад в аварии погибли. В машину въехал пьяный водитель. Мертвецки был пьян. Когда война началась, соседи собрались и решили на передовую его не пускать, мол, единственный сын, еще месяца нет, как женился. Но он ни за что не дал себя уговорить. Такой был непреклонный.

Так что теперь Губла семью Адгура считает своей семьей…Уж сколько лет дома их и ворота друг на друга смотрят – и задолго до ее появления смотрели, а уж теперь-то, в такое сложное время, тем более. Словно еще ближе сдвинулись… Совсем небольшая дорожка между ними. Так она постоянно с ними, сразу видит, где помочь нужно, и сразу берется…

Все двое суток, что Нар провел в семье у Адгура, он чувствовал невероятное спокойствие, сердце его отдыхало.

Узнав в подробностях историю Гублы, Нар почувствовал, что спокойствие его улетучилось: сердце забилось, как напуганный цыпленок. Ведь ко всем тем, кого ему предстояло защищать, добавилась еще и Губла.

Всю ночь он ворочался, так и не сомкнул глаз, и все равно пропустил мгновенье, когда она положила и повесила на стул рядом с кроватью вещи, в которых он пришел из окопов. Утром они, выглаженные, были на месте.

– Губла ночует у нас, днем она дома – там вещи убитого мужа. Родители забрать ее хотят, но она не соглашается, – это Адгур рассказал Нару по дороге к Гумисте.

На позициях особых изменений не было. Несколько бойцов получили ранения в результате минометного обстрела с противоположного берега.

Что там сейчас в городе? С высоких холмов они могли видеть только, как в Новом районе над некоторыми домами поднимался черный дым.

Вкус жизни для Нара стал другим. Острым, настоящим. И страха не было. Словно само время сплело вместе чувство Родины, смерть, жизнь…

Адгур с Наром сами решили пойти в разведку. Командиром группы был человек, владеющий языком врага. Реку перешли без проблем. И вот они на другом берегу, осторожно двигаются меж мандариновых деревьев. Дальше – уничтоженное снарядами кукурузное поле. Острые, как бритва, листья отдельных сохранившихся корней касались их небритых лиц.

Нар вспомнил, как любил спускаться сюда в знойные мирные дни, чтобы искупаться.

А сейчас им предстояло разведать и сообщить о расположении вражеских частей и техники. И сделать это нужно, не обнаруживая себя, без единого выстрела.

Прошли поле, впереди снова мандариновый сад. Чуть поодаль домик, приглушенный свет льется из маленького окошка. Это горит свеча. Однако ребятам удалось разглядеть несколько человек в военной форме, сидящих за столом. «Видимо, здесь штаб небольшого подразделения, может быть, как раз обсуждают планы нашего уничтожения», – подумали про себя все трое. Переглянулись, и командир, владеющий языком врага, так же без слов по-пластунски двинулся к домику. Незамеченный, он поднялся и, слившись со стеной у окна, прислушался к разговору. А вернувшись, рассказал, что враги ужинают, едят, пьют и постоянно матерятся.

 «Мы можем прямо здесь их уничтожить», – решили Адгур и Нар.

Но такой цели у них не было.

Ни Адгур, ни Нар, ни третий их спутник еще ни разу не были от врага так близко. Каждый отчаянно боролся с ненавистью и желанием расправиться с расслабленным противником, но они понимали, что нужно взять себя в руки. Бог знает, сколько раз они встречались с врагом, сегодня пришедшим отобрать у них Родину (пусть даже это и не те, кто сейчас в доме), – в дороге, на свадьбах, похоронах, сколько раз сидели вместе, работали вместе, здоровались, но даже представить не могли, что эти люди вот так жестоко станут расправляться с ними, с целым народом!

Они легли у мандаринового корня, как тогда, когда в мирное время переплывали Гумисту и нежились в мягком речном песке, тесно прижались друг к другу, чтобы оставаться незамеченными, и притихли.

Нар с Адгуром молчали и ждали. Минуты тянулись томительно и тяжело. Но вот сверкнул свет – открылась дверь, и прямо по направлению к ним, будто зная, что они здесь, на ходу расстегивая брюки, шел мужчина. По походке было ясно, что он пьян. Теперь не медлить!

 «Чтобы душа твоя не знала покоя, не избежал ты участи захватчика», – думали оба про себя, снимая с покойника оружие и пряча труп. Теперь можно было перевести дух.

Когда они стреляют сюда с позиций, это совсем другое. Ведь они не видят, достигли ли цели выпущенные ими пули. Теперь рядом лежал убитый кинжалом. Убитый ими, и сердца их стучали громче самых громких орудий. У них было оправдание: «Того, кто напал, чтобы отнять у тебя Родину, настигнет смерть. Иначе погибнешь ты». Оба понимали – враг должен умереть, а то погибнешь сам», они поняли друг друга по взгляду.

– Еще один автомат наш, – сказал Нар, когда еще один вышел из дома и направился в их сторону.

В ту ночь с четырьмя автоматами, только переходили Гумисту, и враг был не дурак, такой огонь по ним открыл, но, слава Богу, они успели спрятаться за большими камнями и остались невредимыми.

На следующее утро после того, как они раздали добытые автоматы ребятам без оружия, к ним подошел старший. Они рассказали ему, что увидели, что услышали и что добытые автоматы раздали безоружным.

– Герои! – он похлопал их по плечам. – Но то, что вы пошли, никого не спросив, это неправильно. Мужество – это еще и беречь себя тоже. Если бы с вами что-то случилось, если бы без пользы погибли? Сейчас время такое: для нас один человек стоит ста, – сказал им старший. И каждый понял его. И понял, что война – это, прежде всего, дисциплина.

…Огромный круглый камень на другом берегу Гумисты с одной стороны словно врос в отвесную скалу. По другой стороне, что плоско торчала наружу, можно было как по ступеньке подняться на сопку.

А выше были враги, это они днем и ночью обстреливали их позиции – Уаз-абаа и Эшеру.

Камень этот наверняка еще с древних времен повидал много. И защитникам Родины много раз надежно служил ступенькой.

Он был круглый, неудобный, и был втиснут в скалу как испытание для воинов. Никто не знал, что он расшатался. И как только Нар ступил на него, он вдруг скользнул под ногой, вывернулся и сорвался вниз. Нар потерял опору, но успел чудом ухватиться за корень дерева. Так и повис на нем, пытаясь найти ногами опору, но тщетно.

Друзья уже поднялись намного выше. Кричать он не мог. Он не ранен, он сохраняет спокойствие, но как позвать на помощь? Силы иссякали, тяжесть оружия тянет его вниз.

И в этот момент он услышал:

– Дай руку!

Прижимаясь к дереву, ему протягивала руку девушка. В глазах Нара стоял туман, но он заметил выглядывающую из-под защитного бушлата траурную одежду.

Нар и во сне не мог бы поверить, что она здесь, да и стыдно ему стало, что она увидела его таким беспомощным.

– Дай руку! – настойчиво повторила она.

– Откуда ты здесь?! – спросил он, протягивая к ней немеющую кисть.

– Сейчас не до этого…

Поднявшись, они присели рядом на крохотный выступ и огляделись. Совсем близко раздавались взрывы. Поднявшиеся на сопку разделились на две группы и приняли бой.

Надо было двигаться дальше. Пригнувшись, они продвинулись шагов на двадцать и увидели совсем молоденького парня. Он подорвался на мине, и оторванная нога валялась рядом. Оказывается, враг всю сопку напичкал минами. Склонившись над ним, она наложила жгут и вколола обезболивающее. Нар помогал держать раненого. Выше были еще раненые, но этот молоденький был самый тяжелый.

– Ранение серьезное, медлить нельзя. Тащи его к краю, я перевяжу остальных и вернусь, – приказала она, словно командир и умчалась.

«Если я не догоню свою группу, они подумают, что я струсил. Я пришел воевать, а не раненых выносить», – хотел он сказать, но промолчал, увидев, что раненый теряет сознание.

Она вернулась очень быстро. Была очень грустной.

– Этот парень самый тяжелый. Его надо быстро спустить, – и заметив смятение на лице Нара, словно прочитав его мысли, добавила: – Успеешь еще повоевать. Сейчас надо его спасать. От нас его жизнь зависит, – сказала она, быстро проверяя пульс на руке. – Сердце бьется.

Вдвоем они спустили его с холма, отдали в руки санитаров, и снова поднялись на сопку.

– Ты не ответила на мой вопрос, – сказал Нар, когда, помогая друг другу, они преодолели полпути.

– После сорока дней мужа, которого замучили и убили враги, я больше не могла оставаться дома, пришла с Адгуром. Ведь я обучалась этому, тому, что делаю сейчас, – объяснила она, обхватив руками ствол не то ольхи, не то бука.

С мужем Губла познакомилась на свадьбе. Она была подружкой невесты, а он – другом жениха. Они так красиво танцевали, что тамада, прервав тост на полуслове, так и застыл со стаканом в руке. Тут и музыканты замолчали.

– Мы соберемся еще на одной свадьбе! – провозгласил тамада. И это прозвучало значительнее, чем тост.

Так и случилось. Как неразлучны по весне цветок и пчелка, так и они больше не расставались с той познакомившей их свадьбы. До самой его смерти.

На холме лежали раненые. Нар и Адгура нашел там же. Хоть пуля его все-таки зацепила, ранение было не тяжелым. Так что он вместе с Гублой сопровождал санитаров, спускающих раненых.

Нар в тот день потерял Гублу из виду. Наступление захлебнулось. Огромные жертвы. Сколько погубленных жизней! Но надо было держаться. Это война. Нужно наступать, а порой и отступать. Таковы ее пути.

Между берегами Гумисты удалось натянуть толстую веревку. В горах был сильный дождь. Что понимает река? Она зависит от природы.

Основную часть раненых и погибших уже переправили. Нар переходил реку в числе последних. Он обеими руками вцепился в веревку, представляя, что это лоза. Десятки уже прошли так же. А теперь на этой веревке висит его жизнь. Мысль, что он возвращается на берег своего вынужденного пристанища, не успев повоевать, была для него болезненна. Если не считать, что помог Губле спасти несколько человек.

Ему оставалось до берега не больше пяти метров, когда веревка оборвалась и он, даже не успев осознать, что случилось, оказался в воде. Полноводная ледяная Гумиста с жадностью подхватила его. Намокшая одежда мгновенно стала тяжелой, и его понесло, словно лодку.

«Вот, оказывается, какой он, мой конец»,  – пронеслась мысль. «Не дамся ни за что!» – и он стал упорно бороться с рекой. Но течение было таким сильным, что сладить с ним не удавалось. Силы стали покидать его. Люди на берегу метались, но помочь не могли. Адгур тоже, увидев, что случилось, скинул оружие и побежал вдоль берега.

Нару все-таки на мгновение удалось вынырнуть и ухватиться за скользкий, торчащий из воды камень. И вдруг сквозь звон в ушах до него донеслось уже знакомое: «Дай руку!»

 Он не мог пошевелить окоченевшими руками. И кто-то невероятно сильный вдруг наклонился и буквально вырвал его из реки.

Стемнело.

– Кто ты? – спросил он, хотя понимал, что это женщина.

– Я – Губла.

Как только они вместе выбрались из воды, она скинула с себя непромокаемый плащ, теплый бушлат и завернула его, совершенно заиндевевшего.

– За один день ты дважды спасла меня, – попытался поблагодарить ее, стуча зубами от холода. А она в это время стаскивала с него отяжелевшие сапоги.

– Его срочно в госпиталь! – теряя сознание, услышал Нар слова Гублы.

Проснулся среди ночи, не понимая, где он, что он: над ним стоит капельница и еле-еле горит свет, казалось, вот-вот потухнет.

– Мама, иди, ложись со мной, ничего не случится, – бредил он, повернувшись к стене лицом.

Когда он был маленьким, когда он сильно заболел, и его знобило, целую неделю мать сидела возле него.

Сейчас, он вспомнил это, его разбитая голова помнила только это.

– Ахырцы (кислое молоко), – сказал он, повернувшись, протягивая руку, – что-то, не очень шершавое, теплое, как ложка, которой мама кормила его, он дотронулся до теплой ладони. Это была ладонь Гублы.

На следующий день у изголовья стояла баночка с ахырцы.

Более тяжело раненых, семьи, родственники, чтобы спасти, поставить на ноги, вывозили в Россию. Здесь оставались такие, как Нар, чьи раны были не столь серьезными, хотя, некогда было думать, во что могут вылиться эти раны потом, да и врачи не могли разобраться.

Нару было намного лучше.

– Кто тебе это принес? – спросила сестра отца, уже пожилая женщина, которая недавно перешла на эту сторону. Узнав, что он в госпитале, пришла проведать.

– Не знаю, сам вот только увидел, – ответил Нар, хотя уже догадывался, конечно, откуда оно.

А природа между тем готовилась к весне. Светило солнце, но не исходило от него тепла. Возле постели Нара в окно впорхнула пестрая бабочка. Она была такая красивая, крылья так и переливались. И так она порхала, будто ей нужно было, во что бы то не стало, завести внутрь все свое многоцветье.

«Я жду не дождусь, когда выберусь отсюда, а ты стремишься остаться, – подумал про себя Нар. – Но если твой малюсенький, размером с кончик иглы ум тебе так подсказывает, я тебе не помощник».

А бабочка все не могла успокоиться, подлетала ко всем четырем стеклам в окне, садилась на них, чуть отдыхала и перелетала к другому. И там так же. Так и стемнело.

Через несколько дней он услышал шум во дворе госпиталя. Хотя врач и запретил ему вставать, какие-то силы подняли его и поставили у окна. Сам день был черным, как и лица людей. На доске, возле узкой калитки, вывесили списки. Он уже видел такое в Гудауте у Администрации, когда враги сбили над Латой вертолет с детьми. «Случилось что-то такое же ужасное», – с горечью подумал Нар.

Во дворе, уставшие, вынесшие погибших с поля боя ребята, выгружали полуобгоревшие тела. Им помогали люди в новенькой военной форме. Нар подумал, что они не могли знать окопной грязи и еще не нюхали пороха.

Такие же, как эти люди, в Гудауте, в пансионате, после переправы через Гумисту, в тесном номере, вздыхая, будто без него война не разрешится, прижав Нара к стене, уложили в постель с новым белоснежным бельем. Разве можно было сравнить это ложе с прежней его постелью, пропахшей плесенью.

Не обращая внимания на доносившиеся со двора звуки, рядом с пестрой бабочкой примостилась черная.

– Что ты там видишь? – спрашивали лежачие, которые не могут вставать на ноги.

– Раненых привезли, – тихо ответил он. Не мог сказать о погибших.

Лежачие, конечно же, знали о наступлении, сами рвались туда, но тяжелые раны приковали их к постели. Сейчас, скрепя зубами, должны были терпеть и свою боль, и провальное наступление.

Вон,   Губла с торчащим из-под бушлата  трауром, вместе с подружками разбирают живых и мертвых. Только Бог знает, скольких спасли ее руки! Как и его.

С тех пор Нар смотрел только на нее, он больше не прятал взгляда. Вот сейчас, за то, что он не может стоять рядом с ней, жгло и горело сердце, как будто притронулся к крапиве. Его взгляд коснулся вроде Адгура, было не понятно.

Пестрая и черная бабочки, пока бились, чтобы залететь внутрь, выглянуло солнце, но было очень холодно, и он очень хотел выйти, и хоть как-нибудь помочь, но не хотел обижать крутившихся возле него врача и медсестру. Только это стекло, толщиной в тетрадь, позволяет смотреть ему на мир, но что это за мир.

Меняли списки. Вот, видят какого-то мужчину. Он читает. Потом вышел из толпы, вытер платком слезы и сказал Губле: «Я заберу своего сына домой, где его тело?» Кто-то подбежал к нему: «Крепись, он погиб, как герой», – что еще могли сказать.

Нару было запрещено вставать, он снова прилег. Прикрыл глаза. Нет, не для того, чтобы уснуть, а чтобы лучше осмыслить увиденное. Сколько могло пройти времени. Внутренний голос беспрестанно подсказывал: «Проснись!» Когда голос не отстал, он открыл глаза.

На покосившемся стуле сидела Губла.

– Не хотела тебя будить, – сказала она, и по ее осунувшемуся лицу было видно, как она устала, – не подумай, что мы не нашли время, чтобы пообщаться с тобой. Сам видишь, что творится.

– Твой бинт на голове пропитан кровью. Сейчас разбирают живых и мертвых, наверное, не успевают, я поменяю тебе повязку, – сказала Губла и принялась развязывать повязку, ответив на теплый взгляд Нара.

– И это пришлось тебе делать, – сказал он, не напоминая ей о том, что уже дважды его спасала.

Однажды, в детстве, когда он с друзьями, наигравшись, куда только они не лазили, куда только не поднимались, пришел домой, чего только не было в его волосах: грязь, пыль, перья. Мама не стала его ругать, поставила в тазик, перед камином, в котором был разведен огонь и стала мыть ему голову. Так же, как у мамы, были нежные, мягкие руки, такую же нежность он ощущал от рук Гублы. Находясь в этих раздумьях, он и не заметил, как она поменяла повязку. Когда она уходила, до двери оставалось два шага, его осенило: «Спасибо за ахырцы!» – сказал он, не зная, что еще сказать. Не добавляя раненым еще одной боли, она тихо вышла, прикрыв за собой дверь.

Видимо, война не может все задушить, все убить и похоронить. Зашевелились и старались привстать даже тяжелораненые.

С тех пор прошла неделя. Нар больше не мог оставаться в госпитале, «из-за того, что ударился головой о камень, как я мог тут на десять дней задержаться», – как будто боль и сотрясение мозга прошли и все у него нормально, думал он. Скрываясь от врачей, он быстро оделся. Чтобы его не узнали, натянул на глаза шапку. Попрощавшись с ребятами в палате до встречи на поле боя, он стал спускаться и на лестнице столкнулся с Адгуром, который поднимался проведать его.

Они обнялись, и Адгур осторожно спросил: «Куда ты, Нар? Тебя отправляют на фронт?»

– Меня отпустили, – стал оправдываться Нар, словно перед ним была медсестра, а не друг Адгур.

…Время шло к осени, но солнце грело как никогда раньше. На этом берегу Гумисты, в укромном месте, сидя за пулеметом, работал он, это была профессия, которой он обучился за время войны. Откуда летели снаряды, видели и на том берегу, конечно, потому и оттуда прилетали снаряды и падали, вокруг них. Оглушенные прилетавшими снарядами, но, слава богу, оставшиеся в живых, прятались в укрытиях, ожидая затишья.

Нару нужно было поднести снаряд. Но кто принесет? Он сделал наводку, отойти, принести, зарядить и стрелять, совмещать он не мог.

– Снаряд! – сказал он громко, но кто услышит?

Оставив расчет, он, пригнувшись, направился было, но на встречу к нему, со снарядом в обнимку шла Губла. «Откуда она здесь!» – с ужасом подумал он. На взрывы он уже давно перестал обращать внимание. Не дойдя до него несколько шагов, она вдруг с грохотом упала. Зацепилась за камень? Потеряла сознание?

В какой-то момент Нар даже подумал, что ее ранили. Он подбежал, расстегнул бушлат и прижал голову к груди, чтобы послушать, бьется ли сердце. И вот чудо: он услышал, что сердце бьется. Но не одно сердце. Не только ее сердце.

Подобно камню на том берегу Гумисты, тому самому круглому, что сорвался под его ногой и он чуть не погиб, в ее тугом округлившемся животе зарождалась жизнь.

Губла открыла глаза.

– Может ты себе и безразлична, но нужно спасти его! Помогите кто-нибудь! Кто-нибудь есть рядом? – закричал он, как раненый зверь.

Подбежали ребята, подняли ее и вынесли подальше, в безопасное место. Снаряд, который не успела донести Губла, он с наслаждением зарядил в орудийную «глотку».

…Дни шли своим чередом, Гумиста осталась позади, и войска теперь продвигались к Ингуру. Все обнимались, слезы Победы наворачивались на глаза. Как магнит, притягивались друг к другу Нар и Губла, их объятия не были похожи на объятья других. Было уже темно, но у обоих горели глаза, как две искры из огня. Нар осторожно поднял Гублу и закружил ее. И он снова ощутил, как заглушая звуки орудий, у нее под сердцем бьется еще одно сердце. И оно, похоже, больше всех жаждало Свободы!

Спустя десять дней после Победы Нар с друзьями и Гублой (как ни уговаривали ее, ни за что не осталась дома!) возвращались с границы на Ингуре. Дорога была тоже ранена, сколько ям им приходилось объезжать. Одну огромную водитель легковушки не заметил и все-таки поймал. Машина забарахлила. Мимо шли люди, многие знали, что их дома сгорели. И все равно шли.

После попыток оживить машину, водитель вынес вердикт: невозможно оживить мертвого!

Удивительно, что они вообще столько проехали на ней, возили снаряды, ездили по кочкам, ни разу на мину не нарвались. Счастливая машина.

И тут Нару показалось, что ему снится: навстречу шел его отец, ведя под уздцы запряженную в арбу лошадь. Сколько раз он представлял себе их встречу! И вот она. На арбе какой-то груз был бережно прикрыт целлофаном. – Неужели это чей-то чужой скарб? Какой позор, – залился краской Нар, и ему стало нехорошо.

Машины и арба никак не могли разъехаться. Когда же, наконец, Дадж Магба (а именно так звали отца Нара) приблизился к друзьям сына, он чуть подтянул узду, и лошадь послушно остановилась. Лошадка была смирная, они с Наром узнали друг друга. У него в голове пронеслось, как она норовила убегать от него в полях, и поймать ее было очень трудно. Сколько раз Нар, все-таки задобрив ее початком кукурузы и, наконец, набросив на шею веревку, приводил к отцу.

– Вы что сидите посреди дороги? Едем домой, вот и арба моя не сильно загружена, – сказал отец. Поздоровался со всеми и посмотрел на сына. Нар на какой-то миг буквально окаменел.

– Вот эту девушку нужно удобно посадить, – сказал он и, подойдя к арбе сзади, приготовил место.

Всю дорогу Нара мучил вопрос, что же может скрываться под целлофаном?

И вот они дома, въехали во двор. Дадж Магба с нежностью погладил лошадь и обернулся на груз на арбе.

– Это фрукты. Как бы не испортились. Нам же предстоит познакомиться с новыми родственниками и за упокой погибших поднять стаканы – так положено! – сказал он, и ловким движением откинул полиэтилен. На арбе, как свидетельство бессмертия мира и их разбитого снарядами виноградника, лежали упругие гроздья прекрасного черного винограда.

– И у леса есть уши, как говорили наши отцы! Все знаем. Теперь они оба наши, – сказал он, окинув Гублу взглядом с головы до ног, и поцеловал в голову.

Губла никак не могла застегнуть пуговицы своего широкого бушлата. Нар засмущался и завернул за дом.

Адгур снял с плеча автомат и, чтобы не досаждать особенно (ведь всем уже надоели выстрелы и взрывы!), дал несколько залпов в воздух. Уж очень радостно у него было на сердце.

Перевод с абхазского  Гунды Адзинба и Юлии СОЛОВЬЕВОЙ