«Берия, да гореть ему в аду, – подняв повыше единственную ногу, думал Адамыр, – самых худших из их рода сюда приволок. От начала и до конца Абхазию ими заселил. Опутал как паутиной. На одно абхазское село два грузино-мегрельских сел приходилось. А о том, что города Сухум, Гагра и Очамчыра были заполнены ими, и говорить нечего. Будто без них нельзя было здесь что-то строить, будто жизнь могла быть хорошей только там, где они водились… Сколько несчастья принесли нашему народу Сталин да Берия, чтобы на том свете им покоя не было!»
– Кама, – крикнул он, повернувшись в сторону амацурты, кухни во дворе, – жажда мучает, поспеши, принеси мне кислого молока с водой.
– Сейчас, – ответила тотчас маленькая Кама, будто ждала его слов.
«Каков бы я ни был, сижу во дворе своего дома, в тенечке – вернулся к мыслям Адамыр, – а как быть тем семьям, чьих сыновей в гробах привезли? Кто поставит их детей на ноги? Кто о них позаботится? Будет ли лучшая жизнь, елки-палки?.. Времена бы хорошие настали…»
– Вот, – Кама протянула ему полный стакан, – только до конца допей. Вся гуща на дне!
– Ради тебя так и сделаю, – улыбнулся Адамыр дочке, отгоняя от себя грустные мысли, и протянул руку, будто хотел погладить отсутствующую ногу. Он так и не привык к ее отсутствию. Протянутая рука повисала в воздухе. При ком-то он, постыдившись, опускал сразу руку. Как раньше, в детстве, когда они с Баталом ходили на рыбалку, когда он искал под камнями рыбок, руку пустой вытаскивал… Когда он забирался под камни с одной стороны, хитрые рыбки уплывали с другой стороны. Оказывается, там у них был выход из норки. Об этом он узнал позже… Сперва надо было засыпать этот вход, но…
«Понесешь ведь, постарайся, – Адамыр провел рукой по оставшейся ноге, как будто хотел ее умаслить. Он так делал, когда куда-то собирался. Разговаривал со своей единственной ногой, когда никого рядом не было, пел ей песню о ранении, чтобы придать ей силы.
Рана –для мужчины испытание!..
Тебя мне Бог оставил, чтобы могла меня вести туда, куда мне нужно. Можешь ты или не можешь… Разве ты когда-нибудь слышала стенания от моей деревяшки, что вместо другой ноги меня носит?! Может, и ей не по душе с утра до вечера с нами туда-сюда ходить? Что мы, когда с тобой уставшие садимся где-нибудь, тебя на него кладу, чтоб тебе было легче?..»
Адамыр и Батал с самого детства были неразлучны, одним воздухом дышали. Мало того, что были сверстниками, жили по соседству, еще и молочными братьями были. Мать Адамыра после его рождения попала в больницу и пролежала там долго. Мать Батала, Шахусна, кормила его грудью все это время. «Это твое, а вот это – твое, – на каждого ребенка Шахусна определила груди, – только если будете ссориться, вообще ничего не получите… Кашу из муки будете есть!.. Да, да, кашу на воде!»
Адамыр, «приголубив» ногу, попробовал встать. Хибла сегодня с самого утра в огороде. Не до него ей. Видит, что сидит в тенечке, и спокойна. Если сейчас упустить огород, то зарастет травой. Да еще такой травой, которая заглушит все живое…
– Что бы ни случилось, сегодня я должен туда пойти, – разговаривал Адамыр со своей ногой вслух, – если даже ты и откажешься… Когда тебе выгодно, прячешь боль. Подстраиваешься под меня. Разве не видишь, что я в последнее время, чтобы не быть тебе обузой, стал меньше есть. Раз так, то и ты пойди мне навстречу. Не скажу – бегать надо, но мертвой тоже не притворяйся…
Адамыр не хотел говорить Хибле, что собирается на кладбище. Опять раскроешь душевные раны, да и нога будет потом опухать, – скажет она. Если б кто-нибудь из соседей зашел, попросил бы довезти. Но и у них дел по горло, никого не хочу беспокоить. Пока в силах, буду сам себя обслуживать…
«Хочу один к тебе прийти. Сегодня у нас есть разговор наедине, – Адамыр, как обычно, «разговаривал» с Баталом, – ты всегда делал то, что задумал. Тебя невозможно было остановить, как пробку от шампанского. Если бы в этот день, послушался меня…»
Завершив дела в огороде, Хибла сейчас готовила еду в амацурте. И свекровь подняла с постели, умыла и посадила у очага. Сидя там, та могла по силе возможностей помогать Хибле проследить за мамалыжной заваркой или сварить фасоль, могла даже на вертеле курочку зажарить. Самым главным ей было дойти до места, до скамейки. А дальше как хороший генерал могла командовать своей «армией».
«Как же рано вы меня подвели, – она тоже ругала свои ноги, – видите же, в каком состоянии Адамыр. Все на мою невестку свалилось. Если бы нам не досталась такая невестка, не знаю, что б делали… Тем более, мне кажется, что она в положении. В последнее время на кислое ее тянет, да перейдут на меня все ее беды!.. То там, то тут вижу обгрызенную алычу зеленую…»
Адамыр встал при помощи костылей. Вначале это ему с трудом удавалось. Когда вставал во весь рост, выпрямлялся, откуда ни возьмись появлялись силы. Если при первых шагах не кружилась голова, то дальше становилось легче.
– Куда ты, отец?! И я с тобой! – неожиданно, как лучик света, появилась перед ним Кама.
Он мог, когда хотел, взглядом утихомирить Каму, мог и рассмешить, обрадовать. Сейчас взглядом дал ей понять – хочет быть один.
Кама вернулась к своим игрушкам.
Адамыр с осторожностью прикрыл за собой ворота, будто боялся сделать им больно. В последнее время, если куда-то недалеко ему надо было идти, чтобы никого не беспокоить, так и делал, уходил втихомолку.
«Если бы в самом конце ты не пошел за нами, оставив свое место, ничего бы не случилось, – опять заговорил он с Баталом. – Мы почти их окружили. Они сами уже поняли, что им конец… Наших сил хватало. Зачем же ты тогда догнал нас?.. Ты всегда был как горячие угли. Много не надо было, чтобы ты вспыхнул и превратился в огонь. Если хочешь правду, мы и не взяли тебя, зная твой норов…»
Адамыру вдруг показалось, что эти его слова услышал живой Батал. Навсегда бы рассорились. «Как это так?! Вы пошли в атаку специально, не сказав мне?!» «Да, нет, Батал… Не специально… Просто посчитали, что то место тоже было значимым. Враг и оттуда мог появиться…» «Там вместо меня любой мог держать оборону. Я был нужен вам…»
Адамыр прервал свой «диалог» с Баталом. Он подумал, что если сейчас не остановится, то дня на два-три они «будут в ссоре». Если он обиделся, то растопить его сердце было трудно. Спустя время мог вернуться в обычное состояние – как река в прежнее русло. Но во время войны именно этого времени ни у кого и не было…
«Мы должны одолеть этот косогор во чтобы то ни стало, – Адамыр вернулся к беседе с ногой, – не заставляй людей смеяться над нами!.. Да и костыли надо уважить, пожалеть. Кто его знает, скольким, как я, они помощь оказывали… Не делай так, чтобы они на меня косо смотрели…»
Опять, забывшись, потянул руку в сторону несуществующей ноги. Ему иногда казалось, что она чешется или же онемела.
Солнце потихоньку взошло над холмом. Адамыру показалось, что и оно куда-то торопится, но разве можно все небо так быстро обойти?! Сколько народу ждут его появления на небе, будто пропавшую корову выискивают! То, что солнце появляется по желанию самого Бога, им неведомо. Не могут к этому привыкнуть…
«Сегодня все на праздник собираются, – Адамыр вернулся к разговору с Баталом, – в самом центре нашего села открывают памятник. В вашу честь… Будут выступать и те, кто этого достоин, и те, кто не достоин… С ними я позже разберусь. Думаю, нога меня дотащит и туда. Но пока мы с тобой по душам поговорим, покурим. Только не смей обижаться на меня, не выслушав до конца… Мне некогда сегодня тебя умасливать. Я же сказал, что на сегодня у меня дел непочатый край. Мне надо и на открытие памятника попасть… Если так, то дай мне договорить то, что хочу. И не смей артачиться. Не забывай, что я на целых три дня старше тебя! За три дня человек пешком пол-Абхазии пройдет!..»
На середине косогора закружилась голова. Показалось, что земля поползла в сторону, Адамыр прикрыл глаза на некоторое время, провел рукой по лицу, приводя себя в чувство. Немного ему оставалось еще идти. Уже и ползком смог бы дойти. Он с детства любил это место – Апшасырта, место, где всегда дует ветерок. После школы, наспех пообедав, все детишки прибегали сюда. Здесь даже в самую жару было прохладно. Ветерок как бы уносил с собой усталость. Отсюда село было как на ладони. Кто за скотиной пошел, кто на работу, кто в школу, кто автобус ждет – всех было видно. Они тебя не слышат, не видят, а ты всех видишь. Как будто следишь за рыбками в аквариуме. Знаешь, кто куда путь держит, кто чем занят…
«В последние свои минуты ты попросил, чтоб тебя здесь похоронили. Вот тогда я и понял – у тебя больше нет сил бороться… С неспокойным сердцем за друзей, за нашу судьбу отдался ты потоку… Первым я возле тебя очутился. Тогда ты еще был жив… Прижав руку к груди, разглядывал небо над собой. «Высмотрел, собачий сын! – еле-еле расслышал я твои слова, – но ничего, они бессильны. Обойдите их с правого фланга, с правого, там чуть подальше наши сидят, попадут им в ловушку! С левой стороны у них есть лазейка. Уйдут…»
«Не беспокойся, их песенка спета. Свою смерть они сами сюда притащили. Ни один живым не уйдет…»
«Не дайте им уйти, собачьим выродкам… Жаль, мои глаза этого не увидят…»
«Держись, Батал! – только хотел поднять тебя, как услышал треск костей правой голени, – оказывается, тот снайпер, кто тебя на мушку поймал, был еще жив. Он и меня подстрелил. Я потуже затянул рану бинтом, сцепив зубы, стараясь не подать виду перед тобой. Прислушивался к твоим последним словам…»
Адамыр с трудом, обливаясь холодным потом, дошел до могилы друга. Там, поглядев на фото Батала, взял себя в руки.
«Не позорь, – обратился он опять к ноге, – он все видит, все чувствует. Если сегодня обидится на меня, то долгое время близко к себе не подпустит…»
Адамыр открыл ворота и вошел внутрь ограды кладбища. Расположился на скамье, вытянув ногу. Вытащив штоф с водкой из кармана пиджака, налил в рюмку и отплеснул немного возле могилы. Затем так же отплеснул немного воды. «Ты всегда водку водой запивал, говорил, что они там разберутся друг с другом». Затем вытащил из кармана аджинджуху и горстку орехов и положил на столик у могилы. Прикурил одну сигарету и положил рядом.
«Сейчас не начни сразу со мной спорить, – посидев немного, начал он разговаривать с Баталом, – зачем ты оставил свое укрепление и пошел за нами. Ты ведь знал, что наших сил достаточно. И потом мы ведь с тобой договаривались, что на один и тот же бой вдвоем не будем ходить. Мы же с тобой не были обычными братьями, но значили друг для друга еще больше. Мы же решили, что кто-то должен остаться, если даже что… Кому-то из нас нужно было взять на себя заботу об обеих семьях… Тогда, когда тебе надо, ты ничего не забываешь. Если бы я поступил как ты, то пожизненно дулся бы на меня. Ходил бы злой на меня!..».
Адамыр себя попридержал. Вытащил еще одну сигарету и закурил. Он думал о том, как Батал воспринимает его слова…
«Когда тебя привезли домой, говорят, твоя мать Хима сразу спросила – жив ли я. Когда ей сказали, что меня раненого повезли в госпиталь, тогда она еще раз с силой расцарапала лицо. Я остался жить, но до сих пор себя проклинаю, что не смог тебя остановить.
Адамыр опять провел рукой по направлению к отсутствующей ноге. «Как же она сегодня чешется. Может, как выпавший молочный зуб, вновь хочет вырасти?! Мою ногу тоже здесь похоронили. Недалеко от тебя. Знают ведь, когда-то и меня сюда поднимут. Тогда мне обе ноги понадобятся. Не буду же я и на том свете на одной ноге прыгать?!»
Адамыр понимал, что он сегодня перебарщивает, что Батал может «обидеться». Но почему-то сегодня ему хотелось высказать все, что накопилось на сердце. Его беспокоило не столько то, что он больше жизни своей любил Батала, а то, что не мог уделять должного внимания его двоим детям, жене и матери. Некоторые на трофеях разжирели так, что забыли, какими они были раньше. Забыли тех, кого война голяком по миру пустила, тех, у кого кормильцев унесла. Сперва их надо было на ноги ставить, оказать им помощь, а потом и о себе подумать. Но люди, чьи мозги затмило чужое добро, забыли обо всем, даже о тех, кто с ними бок о бок воевал, забыли о их семьях. Может, сама война во всем и виновата… Может, выжив в этой мясорубке, некоторые таким образом выражали любовь к самому себе.
«Давай еще по одной стопочке пропустим, – Адамыр продолжил разговор с Баталом, – этот тост за ушедших. Тебя я к ним до сих пор не причисляю. Не могу. Когда, находясь дома, «разговариваю» с тобой, моя жена говорит, что я уже с вами в вашем мире. Мне кажется, что она недалека до истины. Ведь моя нога уже там. Ждет меня!»
Хима с Камой знали, что он поднялся на кладбище. Но не хотели пока ему мешать. Знали, что он там может высказать все, что на душе. Вернувшись оттуда, несколько ночей мог спать спокойно… И до войны они были неразлучны. О чем только ни говорили долгими ночами…
«Сегодня остановимся на трех стопках, – Адамыр погладил могильную землю, в третий раз наполнил рюмку, – опять я первым подниму, потому что знаешь ведь, что я на целых три дня старше. Только потом ты меня догнал. Разве ты давал мне без тебя жить?! Третий тост – за народ. Дай Бог, чтобы был мир, чтобы не было войны. Помнишь, раньше тоже мы с тобой первые три тоста всегда по очереди поднимали. После них приблудившиеся тосты появлялись. Как хотели, так и крутили. Не по правилам. Могли какой-то не совсем важный вперед подвинуть. Это как с грузинской демократией – что захотели, то и навертели. Но эти три первых тоста были незыблемыми. Человек, понимающий толк в этом деле, мог бы нас из-за стола прогнать за такую самодеятельность... Короче, и сегодня я на этих трех останавливаюсь. Да и на одной ноге не поскачешь как раньше. От многих вещей, что ранее мог, приходится отказываться…»
Адамыр, осушив стакан в третий раз, вновь наполнил и поставил на столик у могилы. Еще одну зажженную сигарету рядом положил. Солнце медленно поднималось. Наверняка люди уже собрались на месте открытия памятника. Если туда приедет, обязательно попросят слово сказать… Опять он вспомнит тех, с кем воевал. Опять вернется в те злосчастные дни. Никогда он не будет хвастаться своими подвигами. Пока он жив, пока он может говорить – он будет рассказывать только о геройстве тех, кто ушел в мир иной. Может быть, стоящие здесь дети донесут эти слова до будущих поколений, как пчела приносит свой нектар. Может быть, тогда погибшие во славу Родины будут среди живых. Может, тогда хозяевами Апсны будут те, кто любит ее, а не те, кто попирает её законы и язык. Их всегда должно объединять одно – любовь к Родине. Эта любовь должна быть необходимой, как воздух, без нее не дышать, не жить… Поэтому они и погибали. И это должны знать следующие поколения. И это должно быть у них в крови.
«За спиной у тебя все прекрасно, – начал опять Адамыр, – твои дети растут. Бог на них смотрит, да и мы стараемся без внимания не оставлять. Если доживу до их свадеб, на одной своей ноге танцуя, пройду палатку от начала и до конца! Свои костыли буду просить, чтобы поддержали! Если даже не буду проворен, как в те времена, когда мы с тобой танцевали, руками буду как крыльями махать. Дай Бог до этого дожить, все сделаем!»
Адамыр встал и открыл ворота. Ему хотелось уйти, но что-то его останавливало. Что же могло его еще задерживать? Вроде бы «по душам поговорили»… Теперь дней пятнадцать, двадцать будет спокоен. Но нет, он знал такое, чему Батал бы безумно обрадовался. Но сам он не только об этом говорить, даже думать стыдился. Удивлялся, что эта новость на языке сейчас крутится.
«Твоей невестке стало трудно к тебе подниматься. Боюсь, что этим летом алыче в округе не даст пожелтеть!..»
Сказав это, Адамыр покраснел. И не оглядываясь назад, направился домой. Он никогда так не стеснялся Батала. Пока он был живой, много шуток они говорили друг другу, но сейчас было сложно …
В это время подошли Хибла с Камой. Кама держала в руках полевые цветы. На Хибле было недавно им купленное голубого цвета платье.
– Мы тоже пришли, – сказала Кама, показывая, что не в обиде от того, что он без них сюда поднялся. –Эти цветы на могилу положить принесли…
– Это хорошо, – сказал Адамыр, обводя теплым взглядом жену и дочь, – правильно сделали. Пойдите плесните-ка немного воды на могилу…
– Я первая, – сказала Кама, – мы и свежей воды с собой принесли.
– Подожди, я тебе покажу, как это делать, – Хибла наполнила стакан водой и показала ей место, куда надо его вылить. – Что надо сказать? – посмотрела она на дочь.
– Пусть будет во благо, – сказала Кама.
– Жизни тебе долгой, – погладила дочку по голове Хибла.
Пока они стояли у могилы, Адамыр успел еще одну сигарету выкурить. Отсюда видел, как к центру села стекаются люди. Адамыр обрадовался тому, что среди них было много молодежи и детей. «Как маленькие ручейки, вливаясь в реку, превращают его в большой поток. Скоро и мой ручеек вольется в эту жизнь, – подумал Адамыр, поглядывая на Хиблу и Каму, – пока еще ручеек, но потом будет бурлящим потоком… Если Богу, этому вершителю судеб, будет угодно, не останемся несчастными…»
– Пойдем уже домой, – Хибла посмотрела в глаза мужу, – на открытие памятника тоже надо успеть. И для этого у меня букет припасен дома…
– Как вижу вы сегодня на славу подготовились, – обрадовался Адамыр. Руку, как обычно потянувшуюся в пустоту, отдернул и дотронулся до Хиблы, – может будет сын, который стал бы мне опорой!
– Молчи, да будет так, но с нами ребенок…
–Что не так сказал? Сама знаешь, пока буду жив, буду сюда подниматься. Вот мне и нужна опора. Сын.
– Если нужен, то и будет, тем более, что вашему роду всегда сыновья были предначертаны, – сказал Хибла, видя, что Кама далеко вперед ушла.
Адамыр с удовольствием рассмеялся. Он много раз думал о том, что и до него дошел вопрос продолжателя рода. И это было важным, а то жизнь могла пошатнуться, как крепость, которую подмыла река. Потом, решив, что на кладбище нельзя о таких вещах думать, начал спускаться с Хиблой, не оглядываясь назад.
Перевёл Виталий Шария
